Безмолвствуют стены,

      я вопрошаю

      у времени в стиле нуар,

      и серый оттенок тёплой шали

      вмещается в тёмный футляр;

      сочится мистикой

      пряный воздух,

      и рвётся на волю строка,

      признаться в чувствах ещё не поздно,

      мотив не исчез пока;

      и слышится фоном

      мой авторский голос —

      шуршит, словно плёнку жуя,

      былой и невидимой скорби осколок,

      внедрённый в поток бытия.

      Грущу, порабощенная дождём.

      Нарушен пульса стук, теченье мысли.

      Постыло на пространстве обжитом,

      И с рифмой согласуется лишь рислинг.

      И тягостен без смысла пересказ:

      Словесный рой гудит в уме, бесчислен,

      Эпитет рвётся вверх, как скалолаз,

      Не позволяя ритмику осмыслить.

      А ливню на просторе городском

      Метафизические мысли не по силам,

      Он полноводным пенистым ручьём

      По улицам стремится, как по жилам.

      Строка ползёт продрогшим воробьем,

      Уставшим от чудного бытия.

      Сегодня вечер мучаем втроём:

      Мои стихи, дождь в городе и я.

      Теней не видно

      в объявленный полдень,

      щерятся призраки —

      прячется солнце,

      но даже имея

      аркан и поводья,

      запрячь отражения

      не удаётся.

      Так человек или тень

      есть пленник?

      Вопрос вызывает

      одни огорчения;

      вихрит от значений

      наш мир турбулентно —

      к Платону, в «Пещеру»

      для прояснений.

      Тень может стоять,

      и лежать, и бегать,

      видения могут

      убраться до срока;

      чудовищным светом

      горит дискотека

      под жуткую музыку

      фильмов Хичкока.

      Небо безадресно пишет послания,

      улица криком ломается резко,

      окна следят за ухмылками зданий,

      тени тревожатся за занавесками.

      Ветер сквозными потоками дышит,

      город пульсирует в пыльном обличье,

      ласточки