Помню, как однажды я проснулась от сочного потрескивания дров в печке. Отодвинула уголок ситцевой занавески, прикрывающей широкую лежанку на тёплой печи, стала наблюдать за бабушкой Елизаветой. Вот она поправляет белый платок на голове, надевает поверх цветного фартука беленький и начинает замешивать тесто для хлеба. Но прежде чем замесить его, тщательно просеивает муку через сито.

      – Нехай надышится, наберется свежего воздуха, нагуляется на свободе, – ласково приговаривая, постукивает ладошкой по бортику сита из берёзовой коры. Наливает густую закваску из глиняного горшка, подливает тёплой воды и заводит опару.

      – Як опара подыметься, запузыриться, тут уж треба постараться, – всегда говорит бабуля. – Тесто треба вымешивать до тех пор, поки хребет нэ заломить и три пота с тэбэ нэ сойдэ!

      И вымешивает его, читая молитву, и снова месит, месит, месит, стряхивая уголком платка капельки пота со лба.

      Накрывает квашню вышитым полотенцем и оставляет её в покое. Никто не должен мешать тесту оживать, подходить. Никто не должен даже рядом топтаться. Никаких сквозняков и хлопанья дверью. Всё делается тихо, молча, как будто в доме кто-то отдыхает после тяжкой работы.

      Проходит время – и снова бабушка хлопочет у квашни. Снова она – в белом переднике с карманом на груди и с полотенцем на плече. Что-то нашёптывая, обминает пышное тесто, упрямо вылезающее из деревянной квашни. Квашня, кадка, или ласково – дежа… С ней обращались почтительно, уважительно, осторожно. Её берегли. Она никогда не мылась водой, а после теста бабушка тщательно выскребала её ножом. После выпечки в ней хранился хлеб, накрытый белым полотенцем. И запах у дежи был удивительно тёплый, хлебный, родной, незабываемый по сей день.

      Наконец-то тесто, всхлипывая и недовольно шипя, выпуская прозрачные пузыри, укладывается в широкой кадке. Бабушка собирает остатки теста с правой руки, кладёт в рот, жуёт, прикрыв глаза, одобрительно кивает головой. Что-то тихо бормоча себе под нос, накрывает будущий хлеб полотенцем, моет руки в ведре.

      Здесь ничего не пропадает зря. И вода, в которой бабуля ополоснула руки, пойдёт не на улицу, а в корм свиньям. Они уже верещат в своём загоне во дворе, ожидая, когда их будут кормить. В алюминиевом баке, в котором всегда готовится пища для животных, бабушка большой деревянной толкушкой толчёт картошку, разбавляя её водой из ведра.

      Тихо скрипит дверь. Дед, ночевавший на сеновале, заходит в дом. Дедуля малоразговорчив, всегда угрюм, любит с цигаркой посидеть на завалинке, глядя куда-то вдаль. Не говоря ни слова, берёт ведро с едой для свиней. Уходит, не до конца затворив за собой дверь. Он знает: по субботам бабушка ставит тесто на хлеб, поэтому дверью хлопать нельзя. Никаких резких звуков и громких разговоров. Тесто не любит шума.

      Тут же в щель просовывается