Из пепла слушает необдуманный взмах, экранирует рука:

      циферблат в язвах нити нагревает,

      чтобы обрушить переболевшее трудом полотно.

      Что определяет цела ли скорлупа? – по холоду речного камня, паратаксис, воздух за бетонной стеной (иногда я так думаю о…), или его движение выдавливает слова из предложения, которое мысленно, в неразличимость, произвол, кипящий днем, что на стальных канатах растянут, дрожит зрачок берега перед наводнением – он: рассечение, ночь, притаившуюся между следов на мокром песке – успей между капель вплести волокно в гриву восточного ветра, связать дорожке, тропинке стеклянной слезы шарф речного огня: окно раздевает моего двойника до телепомех, само раздеваясь, объятиями игровых родников, как падает полдень плашмя на кухонный стол, потом на тетрадь – вода: так спит огонь на левом боку от свечи, и строчка ликует свой первый ландшафт, на грязь опадая.

      Разобран полет бабочки, отражается на бумаге:

      туман заикается, когда птица отмыкает смолу в накатанном листе.

      По ту степень струй себя раскрывает сечение:

      морфемный дождь.

      По ручьям точки сверять: наборной зуд.

      Говорят, что были глаза,

      которыми он не посмотрел ей в лицо.

      Разгребали золу полярного зноя:

      в пятнадцать ветров сгоревших имен —

      дома костенели.

      Дул снег в раскаленный холод, проносил по слогам порошок,

      как бумага цифры.

      Каштаны теряли тени:

      Цепи бегущего цвета.

      Луч от кожи до кожи:

      трава – молекулы скорости.