Джинни поджидала меня, прячась за шпалерами при входе в холл, и ухватила за руку, когда я проходил мимо. Меньше всего хотелось мне сейчас видеть ее, тем более говорить, но очень уж у нее был жалкий вид. Мне не нужны были подробности, но ей хотелось оправдаться, хотя я не спрашивал оправданий. Братья нагибали каждую вилланку, какую видели во дворе, а ею брезговали только за хромоту, и теперь она им понадобилась лишь затем, чтоб еще больней уязвить меня.

      – Я не хотела, мастер Джон, вот истинный крест! Мастер Уильям держал меня, а мастер Хейлс… он…

      Она прятала глаза.

      – Я знаю, что сделал Патрик.

      – Но я скажу вам, мастер Джон, он напрасно бахвалится своим размером – он только сделал мне больно, а у вас ничуть не меньше, но вы дали мне счастье…

      Ей было четырнадцать, но в том возрасте, как всякая простолюдинка, она уже обладала животным чутьем зрелой женщины. Даже если солгала – благослови ее Бог, мне тогда было нужно услышать эти слова.

      – Не сердитесь на меня, – добавила она просительно. – Мастер Джон… вы были со мной так ласковы.

      Если уж те мои неумелые попытки она считала лаской, что им приходится терпеть от своих скотов?

      – Я не сержусь, Джин.

      – Вы придете снова?

      Она просила так, словно я мог отказать ей. Я не мог – не мог отказать не столько ей, сколько своей похоти, которой она оказалась единственным вместилищем. В борделе я очутился чуть позже – после женитьбы Адама. Печать была снята, яд хлынул в кровь. Брачную ночь моей сестры я провел в глубочайшем чаду греха.