Слева хмыкнули. Я завелся:

      – Чего ржешь-то? Сейчас даже пилотам в самолетах выдают, чтобы в Турцию и в этот, Израиль, не угоняли. А у нас не самолет вообще-то.

      – Ты куда угонять будешь, в Турцию или Израиль? – немедленно спросили слева.

      Справа подхватили:

      – А можно на тропические острова, чтобы тепло, апельсины, бананы, океан, птички всякие?

      – Попугаи, – подхватил я и томно протянул: – Вы не были на Таи-ити?

      По спине будто провели мокрым одеялом: от степи дунуло. Я завозился и тут же замер: справа меня с шуршанием накрыл кусок настоящего одеяла, теплого. И тут же другое одеяло накрыло слева – с головой.

      Я проглотил едва не вылетевшее из горла «Э, чё творите-то», зажмурился и некоторое время висел в темной, но очень уютной тесноте. Спереди она была жаркой, сзади – согревающейся из прохлады, снизу – твердой и неровной, сверху – холодной, бесконечной и манящей, справа и слева – теплой и родной. Манящей вправо.

      Можно было попробовать просунуть правую руку, приобнять там или просто потрогать, но это было неправильно и нарушало условия тесноты, которые никто никому не ставил, но которые все понимали и так. Как-то. Телом и душой. Теплом, которое поднимается, вытесняя холод сладкой дрожью.

      Наверное, это и называется счастьем, вдруг остро понял я.

      Я потер нос, в котором защекотало, и бодро сказал:

      – Что там с углями, готовы? Картоху закладываем?

      – Рано. Сгорит, – сказали слева, где все шибко умные и рассудительные.

      Вот и ладушки. Шевелиться не хотелось вообще.

      Жаль, язык у меня всегда готов шевелиться. Без согласования с остальным мной.

      – Боимся, ребзя? – осведомился я вполголоса.

      Справа фыркнули, а слева спросили:

      – Сам-то как?

      Я вытянул ноги к огню, пошевелил стремительно накаляющимися резиновыми носками полукед и сказал:

      – А смысл? Лететь надо? Надо. Кто-то, кроме нас, сможет? Не сможет. Мы готовы? Готовы. Для нас все всё сделали? Ага. Так фигли тут выпендриваться? И фигли бояться?

      – Страх – он же не спрашивает.

      – А я не отвечаю.

      – Лишь бы брякнуть чего, – одобрительно, кажется, сказали справа.

      – Учись, мать, у дедушки, пока он жив.

      Я зашипел, убирая скрючившиеся от жара ноги, и быстро, пока со всех сторон не принялись напоминать, что все тут старше меня, спросил то, о чем спрашивать вообще не собирался:

      – Как вы думаете, нам Героев дадут?

      – Размечтался, – фыркнули справа и тут же добавили почти без паузы: – А чего нет? Всем дают, а мы чем хуже?

      – Возрастом, – с раздражающей, как обычно, рассудительностью напомнили слева. – И вообще, я не уверен, что в невоенное время пионеры-герои возможны.

      – Если не уверен, меня спрашивай, – посоветовал я. – Фотку Брежнева в пионерском галстуке видел? В Артеке там и так далее. Ну и все. А он сколькижды Герой у нас был?

      Справа хмыкнули, слева зашевелились, явно готовясь рассказать