Если же ты относительно разных вещей очевидных

      Думаешь, что возникать они могут под тем лишь условьем,

      Чтоб обладали зачатки их сходною с ними природой,

      То от тебя ускользает понятие телец первичных.

      Тельца такие могли б хохотать, сотрясаясь от смеха,

      И увлажняли б соленые слезы глаза их и щеки.

      Но ободрись! и точнее узнай, что осталось сказать мне,

      Не обольщаюсь я: многое темным еще остается,

      Но ожиданье похвал поселяет мне в сердце охоту

      И в то же время в груди поощряет любовь мою к музам,

      С помощью коих я, острым чутьем и умом подкрепленный,

      Темные дебри в полях Пиэрид¹¹ исхожу, где дотоле

      Не был никто. Я источников девственных первый достигну;

      Первый оттуда черпну и нарву я цветов себе новых,

      Чтобы стяжать для своей головы тот венок знаменитый,

      Коим еще до меня никого не украсили музы.

      Прежде всего потому, что о важных вещах я толкую,

      Души от тесных оков суеверья стараясь избавить.

      Ясные песни свои я слагаю, затем, о предметах,

      Тьмою объятых, и муз обаянье на мир изливаю.

      Это последнее, кажется, не лишено основанья.

      Я поступаю, как врач. Когда горькую полынь он ребятам

      Маленьким дать пожелает, сперва по краям свою чашу

      Сладкою влагой янтарного меда немного он мажет,

      Чтоб услаждением губ их неопытный детский рассудок

      Ввесть в заблуждение. Так без труда поглощается ими

      Горькая жидкость полыни; и этот обман не вредит им,

      Наоборот – еще более восстановляет здоровье.

      Так же и я поступаю. Мое рассужденье для многих

      Непосвященных покажется скучным; толпа отвернется

      Вся от него, и я задался целью учение это

      В сладких и звучных стихах Пиэрид изложить пред тобою

      И, так сказать, его сдобрить поэзии сладостным медом,

      Чтобы хоть этим путем удалось мне стихами своими

      Твой испытующий ум направлять, пока ты не узнаешь,

      Что составляет природу вещей в проявлениях внешних.

      Как я сказал уже раньше, материи плотные тельца

      В вечном движеньи находятся, непобедимы годами.

      Ныне посмотрим мы, – есть ли пределы числу этих телец

      Или же нет, существует ли то, что зовут пустотою,

      То есть пространство и место, в котором все зиждутся вещи?

      Взглянем же, заключено ль оно в целом в предельные грани,

      Иль бесконечно оно в необъятную глубь распростерлось?

      Не существует границ ни с одной стороны во вселенной,

      Так как в противном и вне ее нечто должно находиться.

      Нечто стоящим вне вещи никак мы не можем представить,

      Если в ней нет ничего, что ее означает границы,

      Дальше которых она недоступна природному чувству,

      Но допустить вне вселенной нельзя бытия никакого.

      А