В бесконечную ночь из холодного мира взирая,

      Я к тебе возвращаюсь, твое одиночество пью.

      Среди сумрачных скал открывается небом Израиль,

      Поднимает сознанье над серым кружением вьюг.

      И в морозные дни обжигает дыханьем Мегиддо,

      Пробуждается память, торосы крушит изнутри.

      На отчаянный зов откликается мудрость магида,

      Голос тысячи предков с любовью поет, говорит.

      Я хватаюсь за жизнь! Ледники перетоплены в слезы.

      Пламенеет под сердцем тугая звенящая нить.

      Мой нечаянный дар для того был задуман и создан —

      Искупительный север с восточной звездой породнить.

      Я знаю, кто спираль судьбы исправил,

      Пути чужой кометы искривил,

      Когда горел и плавился Израиль

      В твоей холодной северной крови,

      И ты боролся с небом, как Иаков,

      Не принимал возможности иной…

      Я в мириадах ангелов и знаков

      Стояла молча за твоей спиной.

      Уже казалось, неизбежно – падать,

      Я никогда тебя не подниму…

      Но дух сиял, как горняя лампада,

      В бреду и страсти, в муках и в дыму.

      И все попытки сдаться были тщетны,

      Господь провел среди валов и льдин

      К одной любви, его земле заветной,

      Которая открылась впереди.

      Мир – открытым сердцам и распахнутым небу шатрам!

      Свет великой любви бесконечным потоком рассеян.

      Бродят хмурые тени по древним библейским холмам,

      Воскрешая на ощупь молитвенный путь Моисея.

      Из источника в скалах задумчиво брызнет вода,

      Восхищенный свидетель ударов змеиного жезла.

      О блуждающих звездах пустыня грустит иногда:

      Идумейская боль глубины сопричастья, блаженства.

      Тот отрезок судьбы мне божественной милостью дан,

      Чтобы пропасть паденья утраченной силой восполнить.

      Через многие скорби вернуться душой в Ханаан,

      По следам праотцов – всех увидеть и вспомнить.

      Ветер режет морщины в медных сумерках моря,

      Обнимает прибоем, облака бороздит.

      Пусть меня близость неба воскресит и омоет,

      Прижимаюсь к Израилю, его теплой груди.

      Обо всех вспоминаю, собираясь из пепла

      Уничтоженных штетлов, ржавых концлагерей,

      Эту музыку нежную в детстве слышала где-то,

      По струне моей памяти возвратись поскорей.

      Нас навек успокоят ночи теплые, длинные,

      В них блуждает зарницами дальний плач скрипача.

      На губах горечь времени и еврейского имени,

      Как же трудно о будущем разучиться молчать.