Чужую речь на улицах Кабула

      понять не мог я, хоть кого зови…

      Уже надежда выбраться уснула.

      «Салям! – вдруг слышу. – Здравствуй, шурави[4]!»

      Афганца вижу, юного солдата.

      Спешит и суетится паренёк.

      И вдруг втыкает в дуло автомата

      весенний распустившийся цветок.

      Показывает им на солнце, горы

      своей красивой, страждущей страны…

      Я понял, не нужны нам разговоры:

      желает сердце мира, тишины.

      Путь укажи мне. Заблудился нынче

      не только я, а многих стран синклит[5].

      Свидетелем стоять – не наш обычай,

      когда земля страдает и горит.

      Тех, кто ушёл на подвиг в сорок первом —

      не возвратить: они ещё в бою.

      Крутые эти годы горьким эхом

      вернулись в землю горную твою.

      По огненным каменьям, адским кругом,

      средь узких улиц нам пришлось идти,

      чтоб вместе с молодым афганским другом

      к потерянному выбраться пути.

      Ну а потом ушёл он восвояси,

      пожал мне только руку: «Шурави!»

      Его Кабул принял в свои объятья,

      усталые, бессонные, в крови.

      Его улыбка, как в ночи оконце,

      ещё не раз блеснёт в полночный срок…

      В груди его – предутреннее солнце,

      а над плечом – пылающий цветок.

      На горе,

      в палатке пыльной,

      при бессонном огоньке

      я читал стихи Джалиля

      на родимом языке.

      Я поведал о поэте:

      краток был к бессмертью путь.

      Чем труднее жить на свете,

      тем стиха ценнее суть.

      Ночь вокруг. Мрак страшен: вроде

      и захочешь – не уснёшь,

      и луна на небосводе,

      словно гильотины нож.

      Парни почитать просили:

      жаждет этих строк душа!

      До утра созвучья пили,

      дух впивали, не дыша.

      А каков он был обличьем,

      Исполин земной красы?

      Что сказать? Я только нынче

      понял сам стихи Мусы.

      У поэтов судьбы схожи,

      непохожи лишь стихи.

      Моабиты в мире тоже

      на манер Пули-Чархи[6].

      От границ страны далёкой

      далеко пошёл тираж.

      До зари звучали строки:

      это явь или мираж?

      Как растёт стихов значенье,

      если бой – не стих, а быль!

      Шёл в атаку, не в ученье,

      в