Из рук моих – нерукотворный град

      Прими, мой странный, мой прекрасный

      брат.

      По цéрковке – все сорок сороков

      И реющих над ними голубков;

      И Спасские – с цветами – воротá,

      Где шапка православного снята;

      Часовню звездную – приют от зол, —

      Где вытертый – от поцелуев – пол;

      Пятисоборный несравненный круг

      Прими, мой древний, вдохновенный друг.

      К Нечаянныя Радости в саду

      Я гостя чужеземного сведу.

      Червонные возблещут купола,

      Бессонные взгремят колокола,

      И на тебя с багряных облаков

      Уронит Богородица Покров,

      И встанешь ты, исполнен дивных сил…

      – Ты не раскаешься, что ты меня любил.

      Мимо ночных башен

      Площади нас мчат.

      Ох, как в ночи страшен

      Рев молодых солдат!

      Греми, громкое сердце!

      Жарко целуй, любовь!

      Ох, этот рев зверский!

      Дерзкая – ох! – кровь.

      Мой – рот – разгарчив

      Даром что свят – вид.

      Как золотой ларчик,

      Иверская горит.

      Ты озорство прикончи

      Да засвети свечу,

      Чтобы с тобой нонче

      Не было – как хочу.

      Настанет день – печальный, говорят! —

      Отцарствуют, отплачут, отгорят, —

      Осту́жены чужими пятаками, —

      Мои глаза, подвижные, как пламя.

      И – двойника нащупавший двойник —

      Сквозь легкое лицо проступит – лик.

      О, наконец тебя я удостоюсь,

      Благообразия прекрасный пояс!

      А издали – завижу ли и вас? —

      Потянется, растерянно крестясь,

      Паломничество по дорожке черной

      К моей руке, которой не отдерну,

      К моей руке, с которой снят запрет,

      К моей руке, которой больше нет.

      На ваши поцелуи, о живые,

      Я ничего не возражу – впервые.

      Меня окутал с головы до пят

      Благообразия прекрасный плат.

      Ничто меня уже не вгонит в краску.

      Святая у меня сегодня Пасха.

      По улицам оставленной Москвы

      Поеду – я, и побредете – вы.

      И не один дорогою отстанет,

      И первый ком о крышку гроба грянет, —

      И наконец-то будет разрешен

      Себялюбивый, одинокий сон.

      И