Грусть долга, как небосклон,

      сиро, стыло, кто услышит стон?

      Глянь-ка, что со мною стало:

      что дымок над тлеющим сандалом.

      Хмуры брови-мотыльки,

      вешним не разгладить их ветрам.

      А взойду на башню, там —

      гуси тают точками тоски.

      О, этот легкий вешний трепет ивы!

      Печали нестерпимы,

      и слезы неостановимы.

      Мне всюду мнится милая, мой челн,

      тот алый мост у зелени лугов.

      А ныне – никого,

      лишь сирость волн.

      Тогда сияла счастьем юность наша.

      А грусть без края

      не затихает.

      В час вянущих цветов взойду на башню.

      Слезами реки заполняя,

      я не могу

      прервать тоску.

      Как в мансарде сирой стало стыло,

      утра, словно осенью, унылы,

      и на ширме речка – в дымке душной.

      Пух витает, невесом, как сон,

      морось – грусти бесконечной стон.

      А повесить шторку – недосужно.

      Осень лежит на лазури воды,

      к ночи сгущаются облака,

      кроют ступени спадающие листы,

      спальня тиха и темна,

      тишью предутренней бродит луна.

      Снова Чунъян[24] подошел, как и прежде,

      стуки и стуки валька —

      летнюю моют одежду.

      Вдруг

      вздрогнул под ветром бамбук,

      мнится – вернулся друг.

      Боль как была,

      так и росла,

      радости нет,

      прошлого стерся след.

      Вот хризантема желта у плетня,

      а для кого расцвела?

      Вздор, что растает печаль от вина,

      выйдет угар,

      а печаль – как и встарь.

      У парапета продрог,

      медленно сходит луна,

      белыми росами кроется мох.

      Дома скрываются во тьме,

      в безлунье пристань мрачновата,

      о, где ж ты, персиков моих отрада!

      Несносно, стыло мне в глухой корчме

      под горький плач кукушки близ заката.

      От друга сливы лепесток

      и «карпа»[25] тоненький листок

      утяжелили груз моей тоски.

      Ах, Чэнь-река, зачем же твой поток

      скрывается в потоке Сян-реки?

      Пруд окаймляет зеленая ива,

      уточки нежатся в мареве волн.

      Мшистая тина не пустит до лотоса челн,

      нет уже сладкого духа, влекущего пчел,

      горечь на сердце, и сброшено алое диво[26].

      День проползает по водным покровам,

      тучки дождливые снова и снова.

      Лотос