Дети, и цветы, и звери

      (или проще – рай).

      «Проходи, – зовут, – сквозь дверь и

      с нами поиграй».

      Но она – всё туже-ýже.

      Нет, не мародёр,

      не пират, я неуклюже

      взрослый дромадёр.

      Больше солнца и без меры

      вас любил-люблю.

      Жаль, что я уж жёлто-серый

      и почти верблюд.

      На дворе кричит погонщик

      и стоит жара.

      Тащат тачку, катят бочку –

      вот и вся игра.

      Побреду, закинув шею,

      в жар-песок колюч.

      Как найти мне тот волшебный

      и сребристый ключ[4],

      что, открыв в решётках струны,

      прозвенит в саду,

      где игрушечные луны

      ждут свою звезду?

      Ах, если бы иначе! Хоть бы немного.

      Но в даль убегает прозрачно дорога.

      Ни тени, ни света – инáче – не будет.

      И мимо проходят усталые люди.

      Мой путь – выпад в цель – тем точней, чем

                                                          случайней.

      Он краток, в нём надо пробыть без отчаянья.

      Мне в этом зеркале видны

      И днём туманные огни.

      На этой комнате печать,

      Волна стоячая, печаль.

      Шаги на потолке дрожат,

      И вещи, выпрямясь, лежат.

      Слегка вибрирует стеллаж,

      Не смея выбрать звон стекла.

      А сквозь окно в упор на дверь

      С упрёком смотрит странный зверь.

      Он видится иль снится мне,

      Нечёток силуэт в окне.

      И светлый дождь, и сизый страх

      Лохматятся в его глазах.

      Не может он вернуться в лес.

      Дрожит и меркнет лунный блеск.

      Породы – голубых ужей?

      Кентавров скифских мятежей?

      Левиафанов? Синих птиц?

      Он затаился и притих.

      Но он один из стаи… той,

      Что исстари звалась мечтой.

      Кому – каёмкой голубой,

      Кому – слепящей чернотой:

      «В изломе молнии – внемли –

      Есмь угол неба и земли!»

      …

      К кому – дождём звенеть в окно,

      как в арку… гулко и темно.

      Здесь, в этом Богом забытом углу,

      мальчик оставил ежа и юлу,

      сам превратившись в подростка

      на стадионе Петровском.

      Сброшен рюкзак, не споткнитесь о дрель,

      столбиком скатан, недвижен апрель,

      в нём на мосту под стеною[5]

      он целовался весною.

      Помнится, с ней расставались на «вы»,

      дальше есть всё… Нет муравьей травы,

      той, что, связуя все звенья,

      просто