А снаряды ложатся всё ближе, кучнее.

      Эти бреши латать – невозможнейший труд.

      К сожаленью, не вечные мы, не кощеи, —

      вот они-то, и надо бы, но не умрут.

      Что поделаешь: сердце – оно из материй

      соткано не из тех, что годятся для лат.

      Всё в него – как в мишень: пуля, слово и время…

      Всё в него: стрелы ссор и снаряды утрат…

      Мы смыкаем ряды делом, искренним словом.

      Но кому и когда – наверху решено.

      Зёрна будущих всходов, а может, полова, —

      чтó оставим, увы, нам узнать не дано.

      Целые залежи старых бумаг.

      Сжечь бы, и вся недолга́…

      Сколько пыталась, но только никак

      не поднималась рука.

      Как это – выбросить?..

      Каждый листок —

      это ж кусочек судьбы!

      Но впереди окончанье дорог,

      прочерк взамен слова «был»…

      Ну и кому это всё? И зачем?!

      Внуки запалят костёр,

      чтобы охапками муки ночей

      кинуть – огню на разор…

      Лучше самой растрясти этот хлам

      и поднести фитилёк.

      Чтоб не коснулись хвала и хула

      недорифмованных строк.

      Обветшает к концу ноября

      облачение сада и леса.

      Станет блёклой и скучной заря

      за отдёрнутою занавеской.

      Даже дождь перестанет ворчать.

      Замолчат пересмешницы-сойки.

      И под вечер тусклее свеча

      обозначится в окнах пристройки…

      Стол да стул, печь-буржуйка, топчан, —

      много ль надо, чтоб скрыться от мира,

      чтобы досыта, всласть помолчать

      вместе с напрочь расстроенной лирой…

      Намолчаться до звонка в ушах,

      до першения в горле, до зуда

      в пальцах, жаждущих карандаша!..

      чтобы выплеснуть, как из сосуда,

      наконец на тетрадный листок

      стихотворной строкой откровенье!..

      И покажется