Два раза в день спускался он в подвал

      И медленно, скрывая нетерпенье,

      Ел черствый здешний хлеб и запивал

      Вонючим пивом за два пенни.

      Он по ночам смотрел на потолок

      И удивлялся, ничего не слыша:

      Где «юнкерсы», где неба черный клок

      И звезды сквозь разодранную крышу?

      На третий месяц здесь, на чердаке,

      Его нашел старик, прибывший с юга;

      Старик был в штатском платье, в котелке,

      Они едва смогли узнать друг друга.

      Старик спешил. Он выложил на стол

      Приказ и деньги – это означало,

      Что первый час отчаянья прошел,

      Пора домой, чтоб все начать сначала.

      Но он не может. – Слышишь, не могу! —

      Он показал на раненую ногу.

      Старик молчал. – Ей-богу, я не лгу,

      Я должен отдохнуть еще немного.

      Старик молчал. – Еще хоть месяц так,

      А там – пускай опять штыки, застенки, мавры.

      Старик с улыбкой расстегнул пиджак

      И вынул из кармана ветку лавра.

      Три лавровых листка. Кто он такой,

      Чтоб забывать на родину дорогу?

      Он их смотрел на свет. Он гладил их рукой,

      Губами осторожно трогал.

      Как он посмел забыть? Три лавровых

                                                         листка.

      Что может быть прочней и проще?

      Не все еще потеряно, пока

      Там не завяли лавровые рощи.

      Он в полночь выехал. Как родина близка,

      Как долго пароход идет в тумане…

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      Когда он был убит, три лавровых листка

      Среди бумаг нашли в его кармане.