Земля сухая,

      земля немая

      в ночи

      без края.

      (Ветер в садах,

      ветер в горах.)

      Земля —

      старей

      страдания

      и свечей.

      Земля

      глубинной мглы.

      Земля

      безглазой смерти,

      каленой стрелы.

      (Ветер полей.

      Дрожь тополей.)

      На темени горном,

      на темени голом —

      часовня.

      В жемчужные воды

      столетние никнут

      маслины.

      Расходятся люди в плащах,

      а на башне

      вращается флюгер.

      Вращается денно,

      вращается нощно,

      вращается вечно.

      О, где-то затерянное селенье

      в моей Андалузии

      слезной…

      Кинжал,

      в жилах кровь леденя,

      входит в сердце – как плуг,

      взрезающий землю.

          Нет.

          Не вонзайте его в меня.

          Нет.

      Кинжал —

      словно луч раскаленного дня

      пламенит

      глубины ущелий.

          Нет

          Не вонзайте его в меня.

          Нет.

      Вечер, фонарь,

      ветра шквал,

      и – в сердце

      кинжал.

      Улица —

      как струна,

      дрожит в напряженье она,

      дрожит,

      от жалящей боли черна.

      Всюду,

      что бы ни увидал,

      вижу: в сердце

      кинжал.

      Крик расстилает по ветру

      Тень кипариса.

      (Один я хочу остаться

      и разрыдаться.)

      Все порушено в мире.

      Осталось только безмолвие.

      (Один я хочу остаться

      и разрыдаться.)

      А ночной горизонт

      искусан кострами.

      (Я ведь сказал: один

      я хочу остаться

      и разрыдаться.)

      Мертвый, на улице он лежал,

      с кинжалом в груди.

      Никто из прохожих его не знал.

      Как дрожит фонарь на ветру,

      Боже!

      Никак не может унять он

      дрожи.

      Холод рассвета скользнул по лицу.

      Но никто не решился

      закрыть глаза мертвецу.

      Мертвый, на улице он лежал,

      да, с кинжалом в груди,

      нет, никто из прохожих его не знал.

      Под