Папироса… Еще и еще папироса…

      Я курю и в окошко смотрю.

      Над водою всё ласточки кружатся косо.

      Покурил. Закурил. И курю.

      Мысли – злы. Для мучений больного вопроса

      Нет ответа, иль бледен ответ.

      Папироса. Еще и еще папироса…

      А забвения думам мучительным – нет.

      Пепел стол весь усыпал… С тупого откоса

      В пруд сбегают утята толпой.

      Папироса. Еще и еще папироса…

      Как всё глупо, старо, боже мой!..

      Не говори, что жизнь – игрушка

      В руках бессмысленной судьбы,

      Беспечной глупости пирушка

      И яд сомнений и борьбы.

      Нет, жизнь – разумное стремленье

      Туда, где вечный свет горит,

      Где человек, венец творенья,

      Над миром высоко царит.

      Внизу, воздвигнуты толпою,

      Тельцы минутные стоят

      И золотою мишурою

      Людей обманчиво манят;

      За этот призрак идеалов

      Немало сгибнуло борцов,

      И льется кровь у пьедесталов

      Борьбы не стоящих тельцов.

      Проходит время, – люди сами

      Их свергнуть с высоты спешат

      И, тешась новыми мечтами,

      Других тельцов боготворят;

      Но лишь один стоит от века,

      Вне власти суетной толпы, –

      Кумир великий человека

      В лучах духовной красоты.

      И тот, кто мыслию летучей

      Сумел подняться над толпой,

      Любви оценит свет могучий

      И сердца идеал святой!

      Он бросит все кумиры века,

      С их мимолетной мишурой,

      И к идеалу человека

      Пойдет уверенной стопой.

      Христос молился… Пот кровавый

      С чела поникшего бежал…

      За род людской, за род лукавый

      Христос моленья воссылал;

      Огонь святого вдохновенья

      Сверкал в чертах его лица,

      И он с улыбкой сожаленья

      Сносил последние мученья

      И боль тернового венца.

      Вокруг креста толпа стояла,

      И грубый смех звучал порой…

      Слепая чернь не понимала,

      Кого насмешливо пятнала

      Своей бессильною враждой.

      Что сделал он? За что на муку

      Он осужден, как раб, как тать,

      И кто дерзнул безумно руку

      На бога