Итак, на улице сидим и по сторонам зыркаем.

      Нету меню, и нетушки официанта.

      Дамы и джентльмены (настоящие!) кругом.

      Ждём.

      Пива нет и, если с такой скоростью так дальше пойдёт, то и не предвидится.

      Крутим башками за официантом, будто он Дэвид Бекхэм или ходячее Ухо Ван Гога.

      Подзываем.

      Ксаня что–то по–английски напел. По руке с улыбкой ласково так постучал: там, где у нормальных людей обычно часики бывают.

      – Ага, – сказал официант.

      – Гут, гут, отлично, – это мы, естественно, говорим уже по–французски.

      Бим у нас – переводчик. Он несколько самых важных слов знает: месье, мадемуазель, мерси. И всё.

      «Мерси» у Бима – слово волшебное. Оно заменяет все остальные слова.

      Хотя ещё, кажется, пардон знал и миль пардон. Ага, ещё бонжур и эскьюзми вспоминал, но часто забывал в каком порядке, и в каком случае эти слова использовать.

      – Кирюха, – он щёлкает пальцами при этом… – Кирюха, ну как это, по–ихнему, ну типа доброе утро, здрасьте, до свиданья, пока (покамест – это другое) и спасибо.

      Он их путал. Говорил невпопад. Вместо спасиба доброго утра желал. А уже день.

      Какое тут доброе утро, если солнце затылки жжёт.

      Китайцы – тоже мне маргиналы – вместо «здрасьте» спрашивают: «а вы уже покушали?»

      Культ еды у них, вот они и повёрнутые на этот предмет.

      Я расшифровывал и отделял – для Бима – одно французское слово от другого не один раз, и не два.

      Дюже надоело:

      – Говори всем мерси с эскьюзми и похрену. Нас тут никто не знает, потому и прикарябываться не будут. Какое им дело, что мы – идиоты. Идиот, да идиот. Идиот он должен всегда извиняться и спасибо говорить. Что тут такого волшебного? В Париже таких болванов пруд пруди.

      Опять сидим, сидим, опять ждём, ждём.

      – Ща–ща, – говорит официант на ихнем языке.

      Ещё сидим. Уже сердимся. И тут он пиво приносит. Мы: «спасибо, дорогой … … … …». А многоточия вместо дополнительных слов чувствуются сильнее любого «спасиба».

      «БлЪ последнюю» и «суку такую» вместо четвёртой–шестой группы точек держим в уме. А лица насупленные, злые. Будто у себя на Осеньке сидим, бармена знаем, а он, тварюга, не чешется.

      Наших «сук и продажных эрзац–девочек» в нашем молчании французу насквозь видно.

      Но в глаз не даст. Мы же вслух не произносили.

      Да–а–а. Там, во Франсии их грёбаной, тоже особо не торопятся с клиентами.

      Не то, чтобы совсем ненавидят, но и не потакают дурным клиентским привычкам: типа если ты припёрся, то ты король, и перед тобой теперь на цыпочках ходи.

      А