Ну да, я пью вино! И кто не слеп умом,

      Кто истину, как я, уразумеет,

      О, тот поймет, что перед божеством

      Поступок мой значенья не имеет.

      Аллах от века знал, он знал давным-давно,

      Что мне, рабу его, придется пить вино!

      Его лишь оскорбить я мог бы воздержаньем —

      Его предвиденье явилось бы незнаньем…

      Нет в суетной любви могучего сиянья:

      Как пламя зыбкое в минуту угасанья,

      Она не может дать живящего тепла!

      Ее наследие – холодная зола!

      Но кто божественной любовию пылает, —

      Ни отдыха, ни сна, ни пищи тот не знает!

      В сияньи радостном взойдет ли яркий день

      Иль мир окутает чадрою ночи тень,

      Несутся ль месяцы, года чредой крылатой —

      Все призрак для души, любовию объятой!..

      Хайям, Хайям! Твой жалкий прах

      Подобен трепетной палатке.

      В ней дух царит как падишах,

      Но дни его царенья кратки.

      Они ведут к небытию,

      Его последнему приюту.

      Едва успеет он свою

      Палатку бросить, – чрез минуту

      Ферраши[2] смерти прибегут

      И все разрушат, все сорвут,

      Чтоб средь песков пути иного

      Создать разрушенное снова.

      Жалкая страсть человека —

      подобна собаке цепной:

      Крик ее – лай непристойный,

      докучный, без всякого толка!

      Лисья таится в ней хитрость…

      Дает она мнимый покой,

      Зайца обманчивый сон…

      Сочетались, слились в ней одной

      Бешенство лютого тигра

      и жадность голодного волка!..

      О, друг! Зачем пещись о тайнах бытия,

      В безумии желать того, что невозможно?

      Мечтой бесплодною охвачена тревожно,

      Напрасно смущена зачем душа твоя?

      Будь счастлив, веселись!

      При сотвореньи света

      Никто ведь у тебя не спрашивал совета.

      Ныне в безумстве любви,

      в безумном, безмерном волненьи

      Разум утратили мы —

      и тонем, горим в опьяненьи,

      Служим святыне вина

      в кумирне заветной своей!

      Ныне, сейчас, через миг,

      с восторженно-сладкою дрожью

      Прах бытия отряхнув —

      как дух, вознесемся к подножью

      Трона, где вечность царит

      в сияньи