Самый храбрый – не тот, кто, безводьем измученный,

      Мимо нас за водою карабкался днем,

      И не тот, кто, в боях к равнодушью приученный,

      Семь ночей продержался под нашим огнем.

      Самый храбрый солдат – я узнал его осенью,

      Когда мы возвращали их пленных домой

      И за цепью барханов, за дальнею просинью

      Виден был городок с гарнизонной тюрьмой.

      Офицерскими долгими взглядами встреченный,

      Самый храбрый солдат – здесь нашелся такой,

      Что печально махнул нам в бою искалеченной,

      Нашим лекарем вылеченною рукой.

      Мы довольно близко видели смерть

      и, пожалуй, сами могли умереть,

      мы ходили везде, где можно ходить,

      и смотрели на все, на что можно смотреть.

      Мы влезали в окопы,

      пропахшие креозотом

      и пролитым в песок саке,

      где только что наши

      кололи тех

      и кровь не засохла еще на штыке.

      Мы напрасно искали домашнюю жалость,

      забытую нами у очага,

      мы здесь привыкали,

      что быть убитым —

      входит в обязанности врага.

      Мы сначала взяли это на веру,

      но вера вошла нам в кровь и плоть;

      мы так и писали:

      «Если он не сдается —

      надо его заколоть!»

      И, честное слово, нам ничего не снилось,

      когда, свернувшись в углу,

      мы дремали в летящей без фар машине

      или на твердом полу.

      У нас была чистая совесть людей,

      посмотревших в глаза войне.

      И мы слишком много видели днем,

      чтобы видеть еще во сне.

      Мы спали, как дети,

      с открытыми ртами,

      кое-как прикорнув на тычке…

      Но я хотел рассказать не об этом.

      Я хотел рассказать о сверчке.

      Сверчок жил у нас под самою крышей

      между войлоком и холстом.

      Он был рыжий и толстый,

      с большими усами

      и кривым, как сабля, хвостом.

      Он знал, когда петь и когда молчать,

      он не спутал бы никогда;

      он молча ползал в жаркие дни

      и грустно свистел в холода.

      Мы хотели поближе его разглядеть

      и утром вынесли за порог,

      и он, как шофер, растерялся, увидев

      сразу столько дорог.

      Он удивленно двигал усами,

      как и мы, он не знал, почему

      большой человек из соседней юрты

      подошел вплотную к нему.

      Я повторяю:

      сверчок был толстый,

      с кривым, как сабля, хвостом,

      Но