Дымы над крышей, Медная Луна,

      Шатаясь, плачет надо мною…

      О! Голова моя отягчена

      Висящей бронзой, бахромою

      Аквамаринов, серьги близко плеч

      Мотаются, и шуба жжет мехами…

      Я – воздух жгу, я – зарево, я – печь,

      Я – пламя: меж румянами, духами…

      Трамвайный блеск, парадов звон и чад,

      Голодные театры лавок,

      И рынки, где монетами гремят

      И где лимон рублевый сладок,

      Моста бензинного чугунный козий рог

      Над ледокольною невестиной рекою,

      А за рекой – чертог, что дикий стог,

      Разметанный неистовой рукою…

      Он весь в снегу горит, Там Олоферн

      Пирует, ложкою неся икру из миски

      Фарфоровой – ко рту, чернее скверн,

      А тот, прислужник, кланяется низко…

      А тот, лакейчик, – ишь, сломался он,

      Гляди-ка, хрустнет льстивая хребтина!…

      Ну что ж, народ. Ты погрузился в сон,

      Тебе равно: веревка… гильотина…

      Так. Я пойду. Под шубой – дедов меч.

      В лицо мне ветер зимние монеты,

      Слепя, швыряет. Сотней синих свеч

      Над черепицей – звезды и планеты.

      Не женщина, не воин и не зверь,

      Я – резкий свет на острие дыханья.

      Я знаю все. Вот так – ударю дверь.

      Так – взором погружу во прозябанье

      Телохранителей. Так – локтем отведу

      Ту стражу, что последняя, в покои…

      Он спит, Тиран. Его губа в меду.

      Ему во сне – изгнанники, изгои,

      Кричащие близ дула и в петле…

      Мне дымно. Душно. Меч я подымаю.

      Мех наземь – с плеч! Ходил ты по земле.

      Ты хочешь жить – я это понимаю,

      Но над тобой, хрипя, я заношу

      Всю боль, всю жизнь, где ниц мы упадали!

      И то не я возмездие вершу:

      То звезды – бузиною по ножу —

      Так обоюдоостро засверкали!

      И пусть потом катится голова,

      И – ор очнувшихся от спячки,

      И я, как пасека зимой, мертва, —

      А морды смердов, что жальчей подачки,

      Грызут глазами, —

      Кулаки несут,

      Зажавши, сумасшедшие шандалы,

      И рты визжат, – но я свершила суд,

      Я над содеянным стояла —

      Я, баба жалкая, – не целая страна, —

      В сережках, даренных пустыми мужиками,

      Юдифь безумная, – одна, совсем одна —

      Пред густо населенными веками!

      И, за волосы голову держа

      Оскаленную – перед вами, псы и люди,

      Я поняла, звездой в ночи дрожа,

      Что все —

      И повторится, и пребудет.

      Норд-ост

      В этой гиблой земле, что подобна костру,

      Разворошенному кочергою,

      Я стою на тугом, на железном ветру,

      Обнимающем Время нагое.

      Ну же, здравствуй, рубаха наш парень Норд-Ост,

      Наш трудяга, замотанный в доску,

      Наш огонь, что глядит на поветь и погост

      Аввакумом из хриплой повозки!

      Наши лики ты льдяной клешнею цеплял,

      Мономаховы шапки срывая.

      Ты пешней ударял во дворец и в централ,

      Дул пургой на излом каравая!

      Нашу землю ты хладною дланью крестил.

      Бинтовал все границы сквозные.

      Ты вершины рубил.

      Ты под корень косил!

      Вот и выросли дети стальные.

      Вот они – ферросплавы, титан и чугун,

      Вот – торчащие ржавые колья…

      Зри, Норд-Ост! Уж ни Сирин нам, ни Гамаюн

      Не споют над любовью и болью —

      Только ты, смертоносный, с прищуром, Восток,

      Ты