Не спущусь я в бетонную вашу нору,

      Не забьюсь за алтарное злато.

      До конца, до венца —

      на юру, на ветру,

      Им поята,

      на нем и распята.

      Мать Мария

      Выйду на площадь… Близ булочной – гам,

      Толк воробьиный…

      Скальпель поземки ведет по ногам,

      Белою глиной

      Липнет к подошвам… Кто там?… Человек?…

      Сгорбившись – в черном:

      Траурный плат – до монашеских век,

      Смотрит упорно…

      Я узнаю тебя. О! Не в свечах,

      Что зажигала,

      И не в алмазных и скорбных стихах,

      Что бормотала

      Над умирающей дочерью, – не

      В сытных обедах

      Для бедноты, – не в посмертном огне —

      Пеплом по следу

      За крематорием лагерным, – Ты!…

      Баба, живая…

      Матерь Мария, опричь красоты

      Жизнь проживаю, —

      Вот и сподобилась, вот я и зрю

      Щек темных голод…

      Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,

      В гибнущий город?…

      Там, во Париже, на узкой Лурмель,

      Запах картошки

      Питерской, – а за иконой – метель —

      Охтинской кошкой…

      Там, в Равенсбрюке. Где казнь – это быт,

      Благость для тела, —

      Варит рука и знаменье творит —

      Делает дело…

      Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,

      В склад магазинный,

      Где вперемешку – смарагды, и хлеб,

      И дух бензинный?!…

      Где в ополовнике чистых небес —

      Варево Ада:

      Девки-колибри, торговец, что бес,

      Стыдное стадо?!

      Матерь Мария, да то – Вавилон!

      Все здесь прогнило

      До сердцевины, до млечных пелен, —

      Ты уловила?…

      Ты угадала, куда Ты пришла

      Из запределья —

      Молимся в храме, где сырость и мгла,

      В срамном приделе…

      – Вижу, все вижу, родная моя.

      Глотки да крикнут!

      Очи да зрят!… Но в ночи бытия

      Обры изникнут,

      Вижу, свидетельствую: то конец.

      Одр деревянный.

      Бражница мать. Доходяга отец.

      Сын окаянный.

      Музыка – волком бежит по степи,

      Скалится дико…

      Но говорю тебе: не разлюби

      Горнего лика!

      Мы, человеки, крутясь и мечась,

      Тут умираем

      Лишь для того, чтобы слякоть и грязь

      Глянули – Раем!

      Вертят богачки куничьи хвосты —

      Дети приюта…

      Мы умираем?… Ох, дура же ты:

      Лишь на минуту!…

      Я в небесах проживаю теперь.

      Но, коли худо, —

      Мне отворяется царская дверь

      Света и чуда,

      И я схожу во казарму, в тюрьму,

      Во плащ-палатку,

      Чтоб от любови, вперяясь во тьму,

      Плакали сладко,

      Чтобы, шепча: «Боже, грешных прости!…» —

      Нежностью чтобы пронзясь до кости,

      Хлеб и монету

      Бедным совали из потной горсти,

      Горбясь