Но знаю – мы говорить не будем

      ни о любви, ни о священном даре,

      и брошу я пассажи на гитаре,

      и все людские игры брошу людям.

      Так прочь, любовь!

      Займёмся низким блудом!

      И оттого отчаянно и пьяно,

      шарахнув крышкой по фортепиано, —

      бокалы оземь и в трактир Тальони!

      Ночь на запятках – ветер не догонит.

      И там, среди мерцающего пара,

      где неприлично плачется гитара,

      и там, где шлюхи с мокрыми губами

      сощурясь, ищут тех, кто гулеванит, —

      в дыму табачном, вымазаны краской,

      интересуют лишь одной развязкой, —

      там, посреди кладбищенского звона

      бутылок, рюмок, подвигов кабацких,

      где пятый литр потребует догона,

      где хлопец хищной рыночной закваски

      стаканы полнит, восхищаясь словом,

      сверкая жидких глаз холодным оловом, —

      там, посреди родных алкоголичек,

      среди пернатых деток Бабарынки,

      я захлебнусь «трёхбочкой» и «столичной»

      и прокляну наветы Бабарихи,

      что дует в уши вечной серенадой:

      – оставь её, найдём тебе что надо!

      Я выйду в ночь и захлебнусь морозом,

      осатанев от пира привидений,

      и зашатаюсь баковым матросом,

      заслышав зов сирены в дивной пене…

      Прощай же, остров сновидений тайных!

      Поговорим же о вещах нейтральных…