Об истине, жизни и поведении. Лев Толстой
Читать онлайн книгу.
комнат живут в угле, даже чаю нет, просят хоть как-нибудь помочь им. И тоже никак нельзя Ему сделать по-ихнему, потому Он знает, что это им же не на пользу. Они не видят, а Он, батюшка, знает, что, если бы они в достатке жили, они бы вдрызг избаловались.
«Это правда, – думает барыня. – Но зачем же она так вульгарно выражается о Боге? „Вдрызг“… это совсем нехорошо. Непременно скажу ей при случае»…
– Но я не про то спрашиваю, – повторяет опять мать. – Я спрашиваю: зачем, за что хотел это твой Бог взять у меня моего мальчика? – И мать видит перед собой своего Костю живого и слушает его, как колокольчик, звонкий, детский, его особенный, милый смех. – Зачем они взяли его у меня? Если Бог мог это сделать, то Он злой, дурной Бог и совсем не надо Его и не хочу знать Его.
И что же это такое? Матреша уже совсем не Матреша, а какое-то совсем другое, новое, странное, неясное существо, и говорит это существо не устами вслух, а каким-то особенным способом, прямо в сердце матери.
– Жалкое ты, слепое и дерзкое, зазнавшееся создание, – говорит это существо. – Ты видишь своего Костю, каким он был неделю тому назад со своими крепенькими, упругими членами и длинными вьющимися волосами и с наивной, ласковой и осмысленной речью. Но разве он всегда был такой? Было время, когда ты радовалась, что он выговаривает «мама» и «баба» и понимает кто – кто, и еще прежде ты восхищалась тем, что он стоял дыбочки и, качаясь, перебегает мягкими ножками к стулу, а еще прежде вы все восхищались тем, что он, как зверок, ползает по зале, а еще прежде радовались, что он узнает, что держит безволосую головку с дышащим темечком, а еще прежде восхищались тем, что берет сосок и нажимает его своими беззубыми деснами. А еще прежде радовались, что он, весь красный и еще не отделенный от тебя, жалостно кричит, обновляя свои легкие. А еще прежде, за год, где был он, когда его совсем не было? Вы все думаете, что вы стоите и что вам и тем, кого вы любите, следует всегда быть такими, какие они сейчас. Но ведь вы не стоите ни минуты, все вы течете, как река, все летите, как камень, книзу, к смерти, которая, рано или поздно, ждет вас. Как же ты не понимаешь, что если он из ничего стал тем, что он был, то он не остановился бы и ни минуты не оставался бы таким, каким был, когда умер; а как из ничего сделался сосунком, из сосунка сделался ребенком, так из ребенка сделался бы мальчиком-школьником, юношей, молодым человеком, взрослым, стареющим, старым. Ты ведь не знаешь, чем он был бы, если бы остался жив. А я знаю.
И вот мать видит в отдельном, ярко освещенном электричеством кабинете ресторана (один раз муж возил ее в такой ресторан), перед столом с остатками ужина видит одутловатого, морщинистого, с подведенными кверху усами, противного, молодящегося старика. Он сидит, глубоко затонув в мягком диване, и пьяными глазами жадно оглядывает развращенную, подкрашенную, с оголенной белой толстой шеей женщину и пьяным языком выкрикивает, повторяя несколько раз, неприличную шутку, очевидно, довольный одобрительным хохотом такой же другой, как он, пары.
– Неправда, это не он, это не мой Костя! – вскрикивает мать, с ужасом