Измучен жизнью, коварством надежды,

      Когда им в битве душой уступаю,

      И днем и ночью смежаю я вежды

      И как-то странно порой прозреваю.

      Еще темнее мрак жизни вседневной,

      Как после яркой осенней зарницы,

      И только в небе, как зов задушевный,

      Сверкают звезд золотые ресницы.

      И так прозрачна огней бесконечность,

      И так доступна вся бездна эфира,

      Что прямо смотрю я из времени в вечность

      И пламя твое узнаю, солнце мира.

      И неподвижно на огненных розах

      Живой алтарь мирозданья курится,

      В его дыму, как в творческих грезах,

      Вся сила дрожит и вся вечность снится.

      И все, что мчится по безднам эфира,

      И каждый луч, плотской и бесплотный, –

      Твой только отблеск, о солнце мира,

      И только сон, только сон мимолетный.

      И этих грез в мировом дуновеньи

      Как дым несусь я и таю невольно,

      И в этом прозреньи, и в этом забвеньи

      Легко мне жить и дышать мне не больно.

      В тиши и мраке таинственной ночи

      Я вижу блеск приветный и милый,

      И в звездном хоре знакомые очи

      Горят в степи над забытой могилой.

      Трава поблекла, пустыня угрюма,

      И сон сиротлив одинокой гробницы,

      И только в небе, как вечная дума,

      Сверкают звезд золотые ресницы.

      И снится мне, что ты встала из гроба,

      Такой же, какой ты с земли отлетела,

      И снится, снится: мы молоды оба,

      И ты взглянула, как прежде глядела.

      Когда Божественный бежал людских речей

      И празднословной их гордыни,

      И голод забывал и жажду многих дней,

      Внимая голосу пустыни,

      Его, взалкавшего, на темя серых скал

      Князь мира вынес величавый.

      «Вот здесь, у ног твоих, все царства, – он сказал, –

      С их обаянием и славой.

      Признай лишь явное, пади к моим ногам,

      Сдержи на миг порыв духовный –

      И эту всю красу, всю власть тебе отдам

      И покорюсь