Как заклинание псалма,

      безумец, по полю несясь,

      твердил он подпись из письма:

      «Wobulimans» – «Вобюлиманс».

      «Родной! Прошло осьмнадцать лет,

      у нашей дочери – роман.

      Сожги мой почерк и пакет.

      С нами любовь. Вобюлиманс.

      P. S. Не удался пасьянс».

      Мелькнёт трефовый силуэт

      головки с буклями с боков.

      И промахнётся пистолет.

      Вобюлиманс – С нами любовь.

      Но жизнь идёт наоборот.

      Мигает с плахи Емельян.

      И всё Россия не поймёт:

      С нами любовь – Вобюлиманс.

      Попробуйте купить Ахматову.

      Вам букинисты объяснят,

      что чёрный том её агатовый

      куда дороже, чем агат.

      И многие не потому ли —

      как к отпущению грехов —

      стоят в почётном карауле

      за томиком её стихов?

      «Прибавьте тиражи журналам», —

      мы молимся книгобогам,

      прибавьте тиражи желаньям

      и журавлям!

      Всё реже в небесах бензинных

      услышишь журавлиный зов.

      Всё монолитней в магазинах

      сплошной Массивий Муравлёв.

      Страна поэтами богата,

      но должен инженер копить

      в размере чуть ли не зарплаты,

      чтобы Ахматову купить.

      Страною заново открыты

      те, кто писали «для элит».

      Есть всенародная элита.

      Она за книгами стоит.

      Страна желает первородства.

      И может, в этом добрый знак —

      Ахматова не продаётся,

      не продаётся Пастернак.

      Когда звоню из городов далёких, —

      Господь меня простит, да совесть не простит, —

      я к трубке припаду – услышу хрипы в лёгких,

      за горло схватит стыд.

      На цыпочках живёшь. На цыпочках болеешь,

      чтоб не спугнуть во мне наитья благодать.

      И чёрный потолок прессует, как Малевич,

      и некому воды подать.

      Токую, как глухарь, по городам торгую,

      толкуют пошляки.

      Ударят по щеке – подставила другую.

      Да третьей нет щеки.

      Когда написал он Вяземскому

      с искренностью пугавшей:

      «Поэзия выше нравственности»,

      читается – «выше вашей»!

      И Блок в гробовой рубахе

      уже стоял у порога

      в ирреальную иерархию,

      где Бог – в предвкушении Бога.

      Тот Бог, которого чувствуем

      мы