Меня пугают формализмом.

      Как вы от жизни далеки,

      пропахнувшие формалином

      и фимиамом знатоки!

      В вас, может, есть и целина,

      но нет жемчужного зерна.

      Искусство мертвенно без искры,

      не столько Божьей, как людской,

      чтоб слушали бульдозеристы

      непроходимою тайгой.

      Им приходилось зло и солоно,

      но чтоб стояли, как сейчас,

      они – небритые, как солнце,

      и точно сосны – шелушась.

      И чтобы девочка-чувашка,

      смахнувши синюю слезу,

      смахнувши – чисто и чумазо,

      смахнувши – точно стрекозу,

      в ладони хлопала раскатисто…

      Мне ради этого легки

      любых ругателей рогатины

      и яростные ярлыки.

      В одном вагоне – четыре гармони,

      Четыре черта в одном вагоне.

      Четыре чуба, четыре пряжки,

      Четыре,

      Четыре,

      Четыре пляски!

      Эх, чечеточка, барыня, барыня!

      Одна девчонка —

      Четыре парня.

      Четыре чуда, четыре счастья,

      Хоть разревись —

      Разорвись на части!

      Кончена учеба. Пути легли

      Во все четыре конца земли.

      Чимкент,

                 Чукотка,

                           Сибирь,

                                     Алтай…

      Эх, чечеточка!

      Выбирай!

      Москва завалена арбузами.

      Пахнуло волей без границ.

      И веет силой необузданной

      от возбужденных продавщиц.

      Палатки. Гвалт. Платки девчат.

      Хохочут. Сдачею стучат.

      Ножи и вырезок тузы.

      «Держи, хозяин, не тужи!»

      Кому кавун? Сейчас расколется!

      И так же сочны и вкусны

      милиционерские околыши

      и мотороллер у стены.

      И так же весело и свойски,

      как те арбузы у ворот,

      земля мотается

      в авоське

      меридианов и широт!

      Мы – противники тусклого.

      Мы приучены к шири —

      самовара ли тульского

      или Ту-104.

      Затаенно, по-русски,

      быстриною блестят

      широченные русла

      в