В ревю

      танцовщица раздевается, дуря…

      Реву?..

      Или режут мне глаза прожектора?

      Шарф срывает, шаль срывает, мишуру,

      как сдирают с апельсина кожуру.

      А в глазах тоска такая, как у птиц.

      Этот танец называется «стриптиз».

      Страшен танец. В баре лысины и свист,

      как пиявки, глазки пьяниц налились.

      Этот рыжий, как обляпанный желтком,

      пневматическим исходит молотком!

      Тот, как клоп, —

      апоплексичен и страшон.

      Апокалипсисом воет саксофон!

      Проклинаю твой, Вселенная, масштаб!

      Марсианское сиянье на мостах,

      проклинаю,

      обожая и дивясь.

      Проливная пляшет женщина под джаз!..

      «Вы Америка?» – спрошу как идиот.

      Она сядет, сигаретку разомнет.

      «Мальчик, – скажет, – ах, какой у вас

                                                       акцент!

      Закажите-ка мартини и абсент».

      Их величеством поразвлечься

      прет народ от Коломн и Клязьм.

      «Их любовница – контрразведчица

      англо-шведско-немецко-греческая…»

      Казнь!

      Царь страшон: точно кляча, тощий,

      почерневший, как антрацит.

      По лицу проносятся очи,

      как буксующий мотоцикл.

      И когда голова с топорика

      подкатилась к носкам ботфорт,

      он берет ее

      над толпою,

      точно репу с красной ботвой!

      Пальцы в щеки впились, как клещи,

      переносицею хрустя,

      кровь из горла на брюки хлещет.

      Он целует ее в уста.

      Только Красная площадь ахнет,

      тихим стоном оглушена:

      «А-а-анхен!..»

      Отвечает ему она:

      «Мальчик мой, государь великий,

      не судить мне твоей вины,

      но зачем твои руки липкие

      солоны?

      баба я

      вот и вся провинность

      государства мои в устах

      я дрожу брусничной кровиночкой

      на державных твоих усах

      в дни строительства и пожара

      до малюсенькой ли любви?

      ты целуешь меня Держава

      твои губы в моей крови

      перегаром борщом горохом

      пахнет щедрый твой поцелуй

      как ты любишь меня Эпоха

      обожаю тебя

      царуй!..»

      Царь застыл – смурной, малохольный,

      царь взглянул с такой меланхолией,

      что присел заграничный гость,

      будто вбитый по шляпку гвоздь.

      На окно ко мне садится

      в лунных вензелях

      алюминиевая птица —

      вместо тела

      фюзеляж

      и над ее шеей гайковой

      как пламени язык

      над гигантской зажигалкой

      полыхает

      женский

      лик!

      (В