А потом выступил гудошник и, перебирая струны гудка, запел заунывную длинную песню о том, как Шуйские погубили славного Скопина, как пришел он на пир и жена его дяди подносила ему чару зелена вина, как замутилась голова его с того зелья, что было подсыпано в вино, и как привезли его умирающего домой, где горьким плачем и воплями встретила его тело молодая жена.

      Затуманились все, слушая заунывный, гнусливый речитатив под скорбное гудение струн, и по белому лицу княгини скатилась слеза. Но скоро грусть, навеянная песней, сменилась истомою, и княгиня поднялась с крылечка.

      – Ну, люди добрые, потешьте девушек, – приветливо сказала она, – а я пойду.

      Она хотела уйти, но вдруг приостановилась.

      – Дуня, – сказала она, краснея, – принеси ломоть хлеба, да посоливши.

      Девушка побежала, а поводырь, быстро сообразив, в чем дело, дернул медведя и подвел его к самому крыльцу.

      – Вещун он у меня, – вкрадчиво сказал он.

      Дуня принесла ломоть. Княгиня боязливо подала медведю хлеб, и тот, взяв его, глухо замычал от удовольствия.

      – Замычал, замычал! – закричали девушки.

      – С князинькой! – нагло сказал поводырь, низко кланяясь.

      Княгиня вспыхнула, как маков цвет, и сказала, обращаясь к пожилой девушке:

      – Мишу наверх отведешь, немного погодя, а их Степанычу накормить вели, да пиво пусть выставит! – и она вперевалку пошла в покои, где было полутемно и прохладно.

      – Ну что вам, девушки, любо? – совершенно меняя тон, спросил рыжий. – Сплясать, что ли?

      – А хоть спляшите, а там опять кукол, – бойко отозвалась Матреша.

      Пожилая девушка села подле Миши и ласково обняла его. В это время Миша вдруг вскрикнул. Ему показалось, что слепой старик стал зрячий и пристально смотрит на него.

      – Что ты, родимый? – встревожилась девушка, но Миша уже оправился и смотрел на скомороший пляс, а в это время слепой гудошник под грохот нестройной музыки сказал рыжему:

      – Как его ты возьмешь, Злоба? Ишь сколько девок вокруг. Какой вой подымут!

      – Не бойся! – ответил Злоба. – Коли Поспелко взялся, так ногу из стремени скрадет, не то что! – и он толкнул в бок раскосого поводильщика козы.

      – Удумал, Поспелко?

      Тот ухмыльнулся.

      – Беспременно заночевать надо, – сказал он.

      До самого заката солнца потешали скоморохи всю дворню и так уважили, что Степаныч, княжий дворецкий, не только отпустил им пива, но даже выставил красоулю крепкого меду. Поздним вечером сошли сверху и сенные девушки, и много времени продолжалось бражничество в княжеской усадьбе среди дворни и скоморохов.

      Рыжий стал расспрашивать Степаныча:

      – Чья усадьба-то будет?

      – Князя Теряева-Распояхина, – коснеющим языком ответил Степаныч. – Первеющий князь!