Черной школьной зимой

      в середине третьей

      выйдешь, маленький мой,

      на поля тетради

      и почувствуешь, как

      чернеют скулы,

      и услышишь звяк

      кайла на сколах.

      Это серый камень

      куют троцкисты,

      это в коми-кеми

      играют в кости,

      ничего об этом

      ты не узнаешь,

      пахнет мерзлым потом

      за гаражами.

      Проходи быстрей,

      проходи острожней,

      хоть лежащий строй

      под ногой все тверже

      и ведет туда,

      где горят на черном

      в четыре ряда

      школьные окна.

      Мил-человек, твоя бесформенность

      всегда была твоим убежищем,

      где ты мог быть любым уебищем

      и быть, как быть, и как-нибудь;

      и, как ни будь, по вечной присказке

      твоей, все было хорошо, милок,

      все было плохо, ниже среднего,

      и бог горчил, и падал снег

      и становился грязью, ветошью,

      и вечностью, и грузом очности;

      и выходя курить на лестницу,

      ты спотыкался: там лежал

      соседа труп, с утра не убранный,

      и в белый потолок подглядывал;

      и было тошно, было радостно,

      и, было, лыбилось ебло;

      и свет-дружок, почти сокамерник,

      старался быть вечерним, искренним,

      старался разглядеть лицо твое;

      и белолобик шел на взлет…

      Что с неба сеется, что сыплется?

      Не снег, не дождь, не пламя серное —

      бог крупной солью солит мясонько,

      чтоб стало солоно земле,

      чтоб из нее росло соленое,

      тяжелое, большое мясонько,

      чтоб шло, толкаясь, локти липкие

      втыкая в скользкие бока, —

      под свет неважный, послепраздничный,

      подставить голову широкую

      и чувствовать смыканье родины

      над ней, садовой и седой,

      и гордой, гордой, и не то чтобы

      повинной, а – чего не сделаешь

      для этих сисек медных, медленных,

      матерых, материнских, бля:

      пойдешь уродовать юродивых,

      мудохать мудрых, править праведных;

      так пустота сыновней нежности

      родна утробной пустоте…

      В начале жизни – парта липкая,

      тьма, пахнущая мокрой ветошью,

      доска коричневая, скользкая,

      немилый пот, невнятный мел,

      тычки, пинки, вонь туалетная,

      грязь подноготная, изустная,

      грязь языка, с плевочком беленьким,

      и матерок – на ветерок,

      и зависть, зависть до бесчувствия —

      как