Стучитесь в личку. Анна Никольская
Читать онлайн книгу.
ведь какие? Седые и в платочках. В лучшем случае в огромных мохеровых шапках и пахнет от них котами или пирогами с капустой. А от бабушки пахнет французскими духами, и еще она носит длинный рыжий кудрявый искусственный хвост на голове. Это когда без шляпы.
– Нет, – говорю, – никакой бабушки здесь нет.
– Вот видишь! – радуется бабушка.
– А как тебя тогда называть?
– Давай просто Лизой.
– Но ты же мне все-таки бабушка, – нервничаю я. – Про бабушек так ведь не говорят.
– А мы будем, ладно?
– Ладно. Только ты меня тоже Валей не называй.
– Хорошо. Давай я буду звать тебя котиком Тарасиком.
– Меня уже так папа называет.
– Нуууу… – тянет Лиза, – давай тогда Собачкиным. Хочешь?
Глава 5
Позапозавчерашний батон
– Зачем ты так сказала? Что папа умер?
– Потому что это правда. – Мама режет на кусочки морковь для жаркого: ток-ток-ток-ток по доске.
– Мама! Как ты так можешь? Он ведь живой.
– Он нас бросил, а это – хуже, чем если бы он на самом деле умер.
Мама разрезает не морковь, а кухонное пространство. В одном кусочке я, в другом – она со своим острым ножом.
– Кому хуже? Тебе? – я вдруг начинаю злиться. – Меня же в школе сироткой дразнили! Мне же сны снились! Я же все время думала, что у меня папы нет!
– А у тебя его и нет, – спокойненько так отвечает мама. – Он предал тебя. Он женился на другой женщине. Ты ему не нужна, понятно?
– Нужна! Он мне сам сказал. Это ты ему не нужна!
– Не ори, хозяйка услышит, – мама невозмутимо вываливает свою дурацкую морковь в сковородку.
– Да мне пофиг!
– Выбирай выражения! Сказал он ей! Он тебе сейчас и не такого наговорит. Очнулся через восемь лет, говорун.
– Папа меня искал! Он же писал мне! Почему ты мне его письма не показывала?
– Не показывала для твоего же блага.
– Ты врешь! Все врешь! И все время врала!
– Успокойся, сказала. Лучше послушай меня, – говорит мама ледяным тоном и включает газ под сковородкой. – Твой отец – подлый человек. Ты не знаешь и половины того, что… – она вдруг замолкает.
– Чего?
– Не важно… Дочка… – мама вдруг вся как-то обмякает и опускается на табурет.
Мне становится страшно. Ей что – плохо?
Я привыкла, что мама всегда одинаковая – строгая и… Да, черствая, как позапозавчерашний батон. Как будто ее, как Железного Дровосека, сделали из железа, а внутрь положили только вот эти строгость и черствость. И больше ничего не положили.
– Я тебе не сказала правды тогда, – говорит мама с табурета, – но я сделала это ради твоего же блага. Я хотела, чтобы ты помнила папу хорошим. Чтобы тебя вся эта грязь не касалась… В той ситуации это было самое лучшее, что я могла для тебя… для нас с тобой сделать, – мама подходит к окну и смотрит во двор, как будто кого-то ждет. – Я, наверное, виновата перед тобой.
Во дворе между пальмами кто-то натянул веревку с мокрым бельем. С семейными трусами и майками. А на скамейках