Страшные немецкие сказки. Александр Волков
Читать онлайн книгу.
дилемма. С одной стороны, вышеизложенными свидетельствами нельзя было пренебречь. С другой – народ как главная культурная сила не имел права заблуждаться! Можно было бы списать сказки на пережитки в среде отсталого крестьянства и забыть о них, но представители советской науки не могли на это решиться – к их чести, они высоко ценили сказки. Многие растерялись. Составитель указателя русских сказок Н.П. Андреев даже приписал ведущую роль в составлении сказок господствующим классам (в первую очередь боярству) – им не привыкать дурить народ, который лишь воспринимал созданное в верхах. Но Андрееву указали на ошибку, и он вспомнил, что сказка зародилась в доклассовом обществе17.
Выход, однако, нашелся. Сказки тщательно отделили от схожих жанров – мифа, эпоса, легенды, предания и былички. Миф и эпос героизировали, по возможности удалив оттуда самую отвратительную нечисть и кровавые ужасы. В таком виде их стали рассматривать как доказательство исторической борьбы кого-то с кем-то – русичей с врагами, угнетенных с угнетателями, – хотя «связь с культом» все же не исключалась. С культом прочно связали и легенду (лат. «то, что подлежит чтению») – единственный жанр, за которым признали религиозно-монотеистическое (в частности, христианское) происхождение. В лучшем случае легенде присущ нравоучительный характер, в худшем – эксплуататорский. Все «фантастическое» в легендах при таких обстоятельствах не казалось предосудительным. К тому же легенды сочинял, как правило, не народ. Предания отнесли отчасти к эпосу, отчасти – к легендам.
Быличку отделяла от сказки очень тонкая грань, и ее постарались упрочить. Сам термин «быличка» был высосан из пальца именно для того, чтобы противопоставить его «сказке». Вот современное определение былички: «Мифологический рассказ, основанный на вере в возможность инкарнации потусторонних мифических существ в условиях сакрального хронотопа и явления их из “того” мира в “этот” либо, наоборот, проникновения людей в мир духов»18. Если бы нашелся мудрец, растолковавший мне в детстве подобное определение – с «инкарнацией» и «хронотопом» наверняка пришлось бы помучиться, – то я бы воскликнул: «Да ведь это сказка!» «Нет, – возразил бы мудрец, – в сказке все понарошку, а это – случай из жизни».
Слово «хронотоп» использовал А.Я. Гуревич для характеристики средневековых «примеров» (аналог русских быличек). В «примерах» немало сказочных персонажей и ситуаций, но сюжеты их на привычную для нас сказку вроде бы не похожи. Именно хронотопами они и отличаются. Сказка «строит свой хронотоп, не заботясь о правдоподобии», а хронотоп «примера» «претендует на то, чтобы в него поверили, несмотря на чудесную его природу»19. Иными словами, Гуревич сравнивает средневековый «пример» с современной сказкой. Но еще сто лет назад сказка тоже претендовала на истину! Откуда же историку известно, каков был ее хронотоп в Средние века?
Теперь, когда разница определена, все сомнительные сказки (а страшных среди них – большинство)