Сиренью в устье Старого Арбата

      ты снилась мне ночами напролет,

      уловленная наскоро цитата

      по гамбургскому счету не пройдет,

      и нечего спросонок обольщаться,

      что возвратилась лучшая весна,

      как некогда у нового палаццо

      пролив немного красного вина.

      Я отменю любимую прогулку –

      объявлен туристический маршрут.

      Пиленкову былому переулку

      недаром имя прежнее вернут.

      Стоит толпа у памятного знака,

      глядит на полированный гранит.

      С причала забежавшая собака

      на свежем дерне, не смущаясь, спит.

      Что гений места кажет ей, собаке,

      в бессмысленном дневном прилюдном сне?

      Увы, я засыпаю лишь во мраке –

      и наяву нельзя увидеть мне

      кузнечика, сложившего подкрылки

      на пожелтевших скифских черепках,

      апостольника узел на затылке

      и четки в нецелованных руках.

      Еще пейзажем кипарис не правил,

      когда отмечен Пушкиным Юрзуф.

      Шаляпин пел.

      В холстах Коровин славил.

      И мимо шли Осман или Юсуф.

      А девочка Цветаева скучала,

      одна, в гурзуфской крепости, весной.

      И думала,

      спускаясь,

      у причала:

      ну кто сюда отправится за мной?

      Как МЦ говорила: плаж…

      А по возрасту эта блажь,

      впопыхах и с дырой в кармане?

      Словно тащат нас на аркане.

      Пошути: ветеранский стаж.

      Вырывается вздох протяжный:

      пойман пинией зверь бумажный,

      рвется в небо…

      Прорвешься, змей?

      День не пляжный, сезон не пляжный.

      Крыша выбрана без затей.

      Как МЦ говорила: плаж.

      Чайка, галька. Любой пейзаж.

      Отголоски портовой брани.

      Ей, хоть плавало все в тумане,

      было ведомо, в чем кураж.

      Море морщится. Дети спят.

      Ровно пять. Облака. Накат.

      Кувыркаются два дельфина.

      Приближаясь, слепит машина.

      Фары выключи, психопат!

      Она блуждала в смешанном лесу,

      и о сухой валежник спотыкалась,

      и, узкие лодыжки ободрав,

      все ж под ноги упрямо не смотрела,

      и, голову задравши к небесам,

      увидеть неба слабый лоскуток

      стремилась сквозь сомкнувшиеся кроны.

      Неправда, что она рвалась туда,

      где тайны ремесла уже не тайны,

      где ямб уже не может надоесть,

      а друг не обойдет на повороте,

      и к морю не рвалась, и никогда

      не шлялась у заветного обрыва,

      чтоб невзначай в пучину заглянуть.

      Высокий берег с выжженной травой,

      с одной полынью, выжившей к июню,

      опять зацвел, сбегают по откосу

      дельфиниум,