Басе живо представились благонравный до смертной тоски Скшетуский, жирный пьяница Заглоба, отупевший от целомудрия Подбипента, омерзительный ловчила Жендзян – jam nie chłop…37 Только их тут не хватало, в ее и Костика Житомире.

      – Пусть Скшетуский засунет свою саблю себе… знаешь куда?

      – Бася…

      Скажите, пожалуйста, сколько укора в голосе. Неужто из-за Сенкевича? Да если бы не патриотические фантазии хваленого ноблисты38 и российского псевдоакадемика, сколько бы польских ребят не полегло в Полесье, в Белоруссии. И здесь на Волыни, по другую сторону фронта. Сейчас – и тогда, в империалистическую, в австрийских, будь они прокляты, легионах. За воспетую Сенкевичем мифическую Польшу – до Днепра и до Черного моря.

      – А зачем ты так говоришь? – вскинулась с обидой.

      – Прости.

      Ну вот, смутился окончательно. Растерялся, расстроился. Баха, тебе не стыдно? Ведешь себя как баба.

      – Ладно, Костик, я сама виновата. Не сердись. Просто я тебе завидую безумно. Ты дома. Мне тоже хочется. К папе, маме, Мане.

      Улыбнулся, слава богу. Уф.

      – К знаменитому коту?

      – Про кота-то я ничего и не знаю. Мама про кота не написала.

      3. Акт третий, польский

      Знаменитый кот – Тени Сараева – Аттентат на Мокотовской – Великое преломление зонтиков