Его мотив – для сердца амулет,

      А мой сонет – его челу корона.

      Поют шаги: Офелия, Гамлет,

      Вильгельм, Раймонд, Филина и Миньона.

      И тени их баюкают мой сон

      В ночь летнюю, колдуя мозг певучий.

      Им флейтой сердце трелит в унисон,

      Лия лучи сверкающих созвучий.

      Слух пьет узор ньюансов увертюр.

      Крыла ажурной грацией амур

      Колышет грудь кокетливой Филины.

      А вот страна, где звонок аромат,

      Где персики влюбляются в гранат,

      Где взоры женщин сочны, как маслины.

      Я прикажу оркестру, где-нибудь в людном месте,

      В память Масснэ исполнить выпуклые попурри

      Из грациоз его же. Слушайте, капельмейстер:

      Будьте построже с темпом для партитур – “causerie”![6]

      Принцем Изящной Ноты умер седой композитор:

      Автор «Таис» учился у Амбруаза Тома,

      А прославитель Гёте, – как вы мне там ни грозите, —

      Это – король мелодий! Это – изящность сама!

      Хитрая смерть ошиблась и оказалась не хитрой, —

      Умер Масснэ, но «умер» тут прозвучало, как «жив».

      Палочку вверх, маэстро! Вы, господа, за пюпитры! —

      Мертвый живых озвучит, в творчество душу вложив!

      За струнной изгородью лиры

      Живет неведомый паяц.

      Его палаццо из палацц —

      За струнной изгородью лиры…

      Как он смешит пигмеев мира,

      Как сотрясает хохот плац,

      Когда за изгородью лиры

      Рыдает царственный паяц!..

      Поверяя пламенно золотой форминге

      Чувства потаенные и кляня свой трон,

      На коне задумчивом, по лесной тропинке,

      Проезжает сгорбленный, страждущий Нерон.

      Он – мучитель-мученик! Он – поэт-убийца!

      Он жесток неслыханно, нежен и тосклив…

      Как ему, мечтателю, в свой Эдем пробиться,

      Где так упоителен солнечный прилив?

      Мучают бездарные люди, опозорив

      Облик императора общим сходством с ним…

      Чужды люди кесарю: Клавдий так лазорев,

      Люди ж озабочены пошлым и земным.

      Разве удивительно, что сегодня в цирке,

      Подданных лорнируя и кляня свой трон,

      Вскочит с места в бешенстве, выместив в придирке

      К первому патрицию злость свою, Нерон?

      Разве удивительно, что из лож партера

      На урода рыжего, веря в свой каприз,

      Смотрят любопытные, жадные гетеры,

      Зная, что душа его – радостный Парис?

      Разве удивительно, что в амфитеатре

      Всё насторожилось и задохся стон,

      Только в ложе кесаря появился, на три

      Мига потрясающих, фьолевый хитон?

      Я