Солнце осталось где-то там, за ивовыми кронами, и Моне показалось, что перед ней открыли дверцу холодильника. Справа и слева выстроились крапива и сныть, под ногами появилась слякоть, неожиданная в такую погоду. Горошина, сидя у папы на закорках, торжественно объявила:

      – Глубжа какая!

      – Точнее не скажешь, – отозвался папа.

      – Уффф! – выдохнула Моня. – Чур, я ворот кручу!

      Второе дыхание появилось.

      Колодец дожидался слева, как ему и полагалось, ближе к концу тропинки. «Какие все-таки здоровенные пруды выкапывали в графские времена!» – подумала Моня. И еще подумала: «Интересно, у колодца снова будет лужа?»

      В это момент из-за колодца показалась тетя Маша. В той же блузке и той же юбке, в которых дарила душистый горошек. И с той же прической.

      – Мам, смотри! – позвала Моня.

      Но мама не услышала, потому что одновременно папа спросил ее:

      – Хорошая моя, а как ты собираешься перелить воду из ведра во фляжки?

      – Просто опущу их в ведро, мой хороший, – ответила мама. – А остальную воду выльем на землю.

      – Вот потому-то там лужа и не просыхает, – заметил папа.

      А пока они разговаривали, тетя Маша пересекла тропинку, спустилась к среднему пруду и пошла прямо по ряске. Она шла быстро, но так легко и плавно, что подол юбки почти не колыхался. И на фоне ряски наряд ее смотрелся очень даже хорошо, – пожалуй, и сам Серов захотел бы его изобразить. «Наверно, мама права, и это какая-то совсем невесомая ткань, – подумала Моня. – Хоть бы длинные юбки снова вошли в моду!» И только она это подумала, как тетя Маша, не снимая наряда, ушла под воду. С головой.

      Она не бросилась в пруд с брызгами и шумом, как это делают, когда ныряют. И не упала. Она как будто втянулась в темную водяную щель между двумя островами ряски – так же быстро, как шла.

      – Моня, ты что там такое увидела? – окликнул папа.

      – Кажется, тетя Маша утонула… – пробормотала Моня.

      Папа посмотрел на маму:

      – Что за тетя Маша?

      – Тетя Маша?.. Машина знакомая, которая отдала душистый горошек. Тот, что у сарая цветет, – вспомнила мама.

      – Но здесь не было ни души, ни тети, ни дяди, – возразил папа. – Она, что, от того берега плыла?

      – Она не плыла.

      – Правильно, мы бы услышали. В этой низине, в этой тенище тихо так, будто мы сами уже утонули. Если, конечно, не считать пения Горошины.

      Горошина, которая всю дорогу до колодца напевала «Облака, облака, не валяйте дурака», услышала его и запела изо всех сил:

      – А-а-а-блака-а-а-а…

      Это чем-то напоминало то, что получалось