Мне репейник – бог. У меня, кроме

      этих комьев и кожи, нету ни братца,

      ни семьи, ни царевны, ни государства.

      Так зачем ты ходишь, зачем ты молишь?

      Это царство дешевле и слаще «Марса»,

      больше боли.

      Урожай не богаче тебя, курвы.

      Ум поспел мой зелёный, поспел утлый,

      и давно ослепли мои глазницы.

      Мне отныне не бриться – а только сниться.

      Бог мой скудный, осенний, пурпурогубый,

      я тебя не хотел и хотеть не буду.

      И не горб это вовсе, а твой лопушник,

      Arctium minus – и жечь не надо,

      лучше спрячь мои пятки, весёлые ушки.

      Я лежу под ним золотой, твердозадый,

      как рассада, ушедшая мимо сада, –

      мёртвый, душный.

      Жил да был у меня когда-то барашек,

      не было барашка в мире краше,

      он играл со мной, звенел кудельками,

      только стал я лучше, стал я старше

      (говорит, а сам глядит на жирный камень).

      Знаешь: ты отдай за меня барашка,

      что-то стало мне с барашком этим страшно.

      В тот год, когда мы жили на земле

      (и никогда об этом не жалели),

      на чёрной, круглой, выспренной – в апреле

      ты почему-то думал обо мне.

      Как раз мать-мачеха так дымно зацвела,

      и в длинных сумерках я вышел из машины

      (она была чужая, но была!)…

      …И в этот год, и в этот синий час –

      (как водится со мной: в последний раз)

      мне снова захотелось быть – любимым.

      Но я растёр на пыльные ладони

      весь это первый, мокрый, лживый цвет:

      того, что надо мне, – того на свете нет,

      но я хочу, чтоб ты меня – запомнил…

      – Ведь это я, я десять раз на дню,

      катавший пальцами, как мякиш или глину,

      одну большую мысль, что я тебя люблю,

      (хоть эта мысль мне – невыносима),

      стою сейчас – в куриной слепоте

      (я, понимавший всё так медленно, но ясно)

      в протёртых джинсах,

      не в своём уме.

      …в тот год, когда мы жили на земле –

      на этой подлой, подлой, но – прекрасной.

      Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,

      и там – в саду – солдатики стоят,

      и яблоко летит – и это слышно,

      и стуки, как лопаты, говорят.

      Ни с кем не смог

      ни свыкнуться, ни сжиться –

      уйдут, умрут, уедут, отгорят –

      а то,