Кончалось героев время,

      А с ним и пора застоя,

      И гул олимпийских здравниц

      В бурлившей шумом Москве,

      И только один был с теми,

      Кто каждому был как равный,

      Но многого в жизни стоил,

      Надежду давая всем.

      Рычал он от боли сердца,

      Метался, как зверь в берлоге,

      Сорвав маски равнодушья,

      Чтоб слушали мы его.

      Страдал, чтоб открыли дверцу

      С молитвой извечной Богу,

      Что жизни земной удушье

      Привычней теперь всего.

      А что «на троих»-то часто,

      По этой был части мастер

      Застольев с друзьями, тризны

      В России без водки нет,

      Не кланялся он начальству

      И не был он им любимым,

      Но был для него Любимов —

      Наставник, судья, отец.

      И место для встреч – Таганка,

      Свой храм он в театре строил,

      Бузил иногда, чтоб смыться

      В заоблачные края.

      Женатый на иностранке,

      Он с русскою был душою,

      Не близкая заграница —

      Россия его семья.

      А песни как соль на раны

      Травили и наши души,

      Проснулась народа совесть,

      Что ставят в вину ему,

      Но не был он горлопаном,

      Просил лишь его послушать,

      Но смолк возмущённый голос,

      Обрушив нас в тишину.

      Назло множеству злословий,

      Что в жизни слыл неуёмным,

      Был он для него мгновеньем,

      Прелюдией к небесам,

      И как откровение слово

      Будило уставших сонных,

      И песни – стихов творенья —

      Достались в наследство нам.

      Прошло уж почти полвека,

      Не вспомнишь теперь, как жили,

      «Горбатого» нам лепили,