Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов. Валентин Фалин
Читать онлайн книгу.
с простановкой под договором подписей. Вместе с тем предусматривалась его ратификация по всей форме. Примеры подобного рода тоже попадаются, но неловкость устраняется чаще посредством либо устной договоренности, либо обмена нотами, которые делают излишней соответствующую пропись в тексте основного документа. Но может быть, названный алогизм вводился намеренно?
Секретные приложения (протоколы, дополнительные статьи и т. п.) к соглашениям и договорам разного профиля прочно удерживались в договорной практике государств, несмотря на шок, вызванный разглашением сокровенных державных тайн большевиками и эсерами после 1917 года. Ряд примеров назывался выше. Его легко расширить, добавив разные цвета и оттенки. Предполагалось, что и англо-франко-советское соглашение о взаимной помощи будет снабжено дополнительным, не подлежащим оглашению протоколом[243].
Следовательно, при двусмысленности, если не предосудительности в принципе тайных договоров решающей была и остается не форма, а содержание. Для нашего конкретного случая, кроме того, не являлось ни извинительным, ни смягчающим обстоятельством то, что Англия, Франция, Польша, Румыния не показывали образцов щепетильности в обращении с чужими правами и интересами или что обычное международное право 20-30-х годов в делах подобной категории не отличалось ярким красноречием.
В постановлении съезда народных депутатов СССР (декабрь 1989 года) констатировалось, что приложенный к советско-германскому договору о ненападении «секретный дополнительный протокол» как по методу его составления, так и по содержанию являлся «отходом от ленинских принципов советской внешней политики». Проведенное в нем разграничение «сфер интересов» СССР и Германии находилось с юридической точки зрения в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран. По совокупности признаков[244] съезд признал протокол от 23 августа 1939 года и другие секретные договоренности с Германией юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания.
Боязнь попасть впросак, навлечь большее из зол именно на себя не отпускала советскую сторону ни в августе, ни в сентябре. Колебания выливались в непоследовательность, непоследовательность – в противоречия. Риббентроп предложил «обогатить» договор о ненападении понятием «дружба», раз уж полюбовно поделили «сферы интересов». Сталину и Молотову эта идея пришлась не по вкусу. Не дружба, не союз[245], не спица в одном колесе и не вторая ось в телеге, а нейтралитет – внимательный и заинтересованный, пока советские интересы уважаются. На последнем делался акцент.
Речь В. Молотова на сессии Верховного Совета СССР в связи с внесением 31 августа 1939 года законопроекта о ратификации договора с Германией заставила нацистское руководство поморщиться. «Решение о заключении договора о ненападении между СССР и Германией, – говорил Председатель СНК, – было принято после того, как военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик. Поскольку эти переговоры
Год кризиса, документ № 479.
В. Молотов не имел официально оформленных полномочий на подписание протоколов к договорам от 23 августа 1939 года и 28 сентября 1939 года. Эти протоколы не рассматривались ни на предварительной стадии, ни после их формализации в правительстве. Они не представлялись в парламент при ратификации соответствующих договоров Верховным Советом СССР. К ним не подпускали даже членов политбюро ЦК правившей партии, стоявшего над всеми государственными институтами.
Кстати, перемены к лучшему здесь не настали также после Сталина. Автор входил в состав комиссии, назначенной съездом народных депутатов разбираться с генезисом советско-германских договоров 1939 года. С его участием составлялись все документы, представлявшиеся съезду по данному вопросу, в том числе проект названного постановления.
Вырабатывать общее мнение внутри комиссии оказалось проще, чем подвигать М. Горбачева на признание фактов и извлечение из них должных выводов. Комиссия не была допущена к подлинникам документов 1939 года, которые хранились в «особом» архиве Общего отдела ЦК и без добро Генерального секретаря не выдавались никому.
Термин «союз» применительно к германо-советским отношениям после 23 августа 1939 года не употреблялся ни Гитлером, ни Сталиным. Политики избегали его даже на гребне холодной войны. Слово «союз» замелькало в научных изданиях с середины 70-х годов, а во второй половине 80-х годов, в канун 50-летия нападения Германии на Польшу, стало почти трафаретным.