Я к свету никак не дойду.

      Я к свету опять побежал.

      А черт кипятится в аду,

      Серебряный месяц держал.

      А бес веселится и лжет —

      «Пожалуйста, кончите бегство».

      Пожалуйста, и без наследства

      Уходит больной человек.

      Вот павлин, а вот кувшин,

      Юноша прекрасный.

      Сколько нынче гнется спин

      На тебя, мой ясный.

      Ты сидишь в своем саду

      И не видишь горя.

      Скоро выйдешь. – Как пойду

      Я в монахи вскоре?

      Видишь, желтый тот монах

      Девушку хоронит.

      Видишь – толстая мошна,

      А бедняк твой стонет.

      Гаутама, погоди,

      Ты сидишь на троне.

      В мир сегодня выходи —

      Девушку хоронят.

      Станешь Будда и монах,

      В размышлений нимбе.

      Нету страха. Есть ли страх?

      Ты уже не с ними.

      С нами ты, как и Христос,

      С вечною моралью.

      Статуэтки купорос

      Светом бьет как сталью.

      С корочкой мандариновой,

      С корочкою лимонной

      Пили мы чай с малиной.

      К нам бежал верблюжонок.

      Протягивал к маме ручки,

      Стучал ножками и копытцами,

      Мамой своей наученный —

      И печаль на ресницах.

      Грустно с ним, да и только.

      И, как повозка, строчки.

      Сколько осталось, сколько?

      – Я – верблюжонок Точкин.

      Точкин – моя фамилия.

      Я прихожу к вам летом

      И приношу вам лилии,

      Ровно две штуки – поэтам.

      И Лютер грозно хмурит бровь

      И пишет в Рим, а инквизитор:

      «Пожалуй, Мартин, не любовь».

      Наверно, был он папский ритор,

      Что папской буллой написал

      Анафему в рожденье церкви.

      Как лоб высок!.. Но тут летал

      Тот бес, что жив всегда – не меркни,

      Огонь костра (ведь Меланхтон

      Католиков сжигал). Поклон,

      Ответ, рука и шпага рядом.

      И Лютер римлян мерит взглядом

      И инквизитора портрет.

      И вот – из Рима шлют ответ,

      И Лютер вновь берет пергамент

      И рвет, и топчет – под ногами

      Женева. Булла – не совет,

      А искушение пророкам.

      И немцам обернется Роком

      Тот на картине беглый свет…

      Пойдем, Идиот, ты посмотришь на окна

      Настасьи.

      Потом, Идиот, ты посмотришь на окна Аглаи.

      На тех, кто остался —

      Кого-то оставила старость

      Последнего лета,

      Кого-то измучила леность

      Последнего лета, как пену на кружках немецких

      Врачей, на губах, на помятых и потных постелях

      Оставила леность болезни, оставила леность…

      И