И ты напомнишь «Бродской» строчкой,

      Как из России – Боже мой! —

      Катишь рождественскою ночкой

      С своею нищенской сумой.

      В России ты или в Милане,

      В московском сне не знаю я,

      Что снова, как гора, пред нами

      Дымится эта полынья

      Из грязи вековой. Везувий

      Горит, и изверженье вот —

      В священнейшем из всех безумий

      Идет зимы солнцеворот.

      Пред нами – новые гражданки

      И граждане больной страны.

      В три-четверть мира, как на танки,

      Бросаем мы слова: «Больны,

      Больны любовью по привычке,

      Что ни к чему – в моей стране

      Не нашей…» Заглянув в кавычки,

      Мне скажет Ангел: «Быть войне».

      Кто там, за бетонной занавеской?

      Там из Италии маячат фреской,

      Там и детство подольше, стихи поровнее,

      И, как дольки апельсина, желтее

      Паруса кораблей старинных. Ладно.

      Я сижу и перебираю псалтири лады.

      Вот и Книга снова упала на стол.

      Мне за тридцать. А королеве – за сто

      Из Британии. Мы только фильмы смотрели

      С Гамильтоном, с Вивьен Ли, бледнея,

      Сравнивали себя, и только

      Мы ничего не ели. Нисколько.

      Мы здесь, в России, подобны голодным

      Ворам, которые из холодной

      Тюрьмы Достоевского. Вопль Зевеса —

      Страна родная в укладке леса…

      И мы опаздываем на свидание,

      Когда мамы уже нас давно заждались,

      И все опять как в старинной пьесе

      Островского. Россия и крик Зевеса.

      У гладиаторов в глазах Апокалипсис.

      У цезаря – кровавые прожилки

      От пьянки, недосыпа, итальянки

      Сегодняшней, вертлявой обезьянки

      Вчерашней, у которой только клипсы

      В глазах, у земледельца – только трипсы

      В глазах, и может быть, еще приход полиции

      Как к заговорщику, еще – жена в слезах.

      У плагиаторов – ограбленные лица.

      И цезарь – потому что цезарь пьян

      И сам не знает, что еще случится.

      У всех сенаторов – отъявленные лица.

      И богомольцы все идут. Гроза

      Идет, бежит. И, посмотрев канкан,

      Наш цезарь всех сенаторов боится.

      И цезарь смотрит, смотрит на канкан

      И на капкан, изображенный мастерицей.

      Но