Не сестра месяца из темного болота

      В жемчуге кокошник в небо запрокинула, —

      Ой, как выходила Марфа за ворота,

      Письменище черное из дулейки вынула.

      Раскололся зыками колокол на вече,

      Замахали кружевом полотнища зорние;

      Услыхали ангелы голос человечий,

      Отворили наскоро окна-ставни горние.

      Возгово́рит Марфа голосом серебряно:

      «Ой ли, внуки Васькины, правнуки Микулы!

      Грамотой московскою извольно повелено

      Выгомонить вольницы бражные загулы!»

      Заходила буйница выхвали старинной,

      Бороды, как молнии, выпячили грозно:

      «Что нам Московия — как поставник блинный!

      Там бояр-те жены хлыстают загозно!»

      Марфа на крылечко праву ножку кинула,

      Левой помахала каблучком сафьяновым.

      «Быть так, — кротко молвила, черны брови сдвинула, —

      Не ручьи — брызгатели выцветням росяновым…»

      Не чернец беседует с Господом в затворе —

      Царь московский антихриста вызывает:

      «Ой, Виельзевуле, горе мое, горе,

      Новгород мне вольный ног не лобызает!»

      Вылез из запечья сатана гадюкой,

      В пучеглазых бельмах исчаведье ада.

      «Побожися душу выдать мне порукой,

      Иначе не будет с Новгородом слада!»

      Вынул он бумаги — облака клок,

      Дал ему перо — от молнии стрелу.

      Чиркнул царь кинжалищем локоток,

      Расчеркнулся и зажал руку в полу.

      Зарычит антихрист зёмным гудом:

      «А и сроку тебе, царь, даю четыреста лет!

      Как пойдет на Москву заморский Иуда,

      Тут тебе с Новгородом и сладу нет!»

      «А откуль гроза, когда ветер шумит?» —

      Задает ему царь хитро́й спрос.

      Говорит сатана зыком черных згит:

      «Этот ответ с собой ветер унес…»

      На соборах Кремля колокола заплакали,

      Собирались стрельцы из дальных слобод;

      Кони ржали, сабли звякали,

      Глас приказный чинно слухал народ.

      Закраснели хоругви, образа засверкали,

      Царь пожаловал бочку с вином.

      Бабы подолами слезы утирали, —

      Кто-то воротится невредим в дом?

      Пошли стрельцы, запылили по́ полю:

      «Берегись ты теперь, гордый Новоград!»

      Пики тенькали, кони топали, —

      Никто не пожалел и не обернулся назад.

      Возгово́рит царь жене своей:

      «А и будет пир на красной браге!

      Послал я сватать неучтивых семей,

      Всем подушки голов расстелю в овраге».

      «Государь ты мой, — шомонит жена, —

      Моему ль уму судить суд тебе!..

      Тебе власть дана, тебе воля дана,

      Ты челом лишь бьешь одноей судьбе…»

      В зарукавнике Марфа Богу молилась,

      Рукавом горючи слезы утирала;

      За окошко она наклонилась,

      Голубей к себе на колени сзывала.

      «Уж вы, голуби, слуги Боговы,

      Солетайте-ко в райский терем,

      Вертайтесь в земное логово,

      Стучитесь к новоградским дверям!»

      Приносили голуби от Бога письмо,

      Золотыми письменами рубленное;

      Села Марфа за расшитою тесьмой:

      «Уж ты, счастье ль мое загубленное!»

      И писал Господь своей верной рабе:

      «Не гони метлой тучу вихристу;

      Как московский царь на кровавой гульбе

      Продал душу свою антихристу…»

      А и минуло теперь четыреста лет.

      Не пора ли нам, ребята, взяться за ум,

      Исполнить святой Марфин завет:

      Заглушить удалью московский шум?

      А пойдемте, бойцы, ловить кречетов,

      Отошлем