Итак, мы в настоящем заседанье

      Торжественно, но тайно объявляем

      Еретиком Жуана де Маранья,

      Ему же ныне смертный приговор

      Постановляем все единогласно.

      Да будет так. Пишите, секретарь.

      Опомнись, дон Жуан! Какое чувство

      В твоей груди проснулося опять?

      Какой давно забытый, светлый мир

      В тебе записка эта пробудила?

      Чем донна Анна лучше всех других?

      Такой же стан, и гибкий и прекрасный,

      Не раз я обнимал; к устам таким же

      Я прижимал горячие уста;

      Такой же голос и такой же взгляд

      Не раз меня Мадонной заклинали…

      И этот взгляд, и голос, и моленья,

      И мой восторг, и жизни полнота —

      Все было ложь. Я обнимал лишь призрак,

      От женщины, которую любил я,

      Которую так ставил высоко

      И на земле небесным исключеньем

      Считал, – не оставалось ничего —

      Она была такая ж, как другие!

      А, кажется, я понимал любовь!

      Я в ней искал не узкое то чувство,

      Которое, два сердца съединив,

      Стеною их от мира отделяет.

      Она меня роднила со вселенной,

      Всех истин я источник видел в ней,

      Всех дел великих первую причину.

      Через нее я понимал уж смутно

      Чудесный строй законов бытия,

      Явлений всех сокрытое начало.

      Я понимал, что все ее лучи,

      Раскинутые врозь по мирозданью,

      В другом я сердце вместе б съединил,

      Сосредоточил бы их блеск блудящий

      И сжатым светом ярко б озарил

      Моей души неясные стремленья!

      И если бы то сердце я нашел!

      Я с ним одно бы целое составил,

      Одно звено той бесконечной цепи,

      Которая, в связи со всей вселенной,

      Восходит вечно выше к божеству

      И оттого лишь слиться с ним не может,

      Что путь к нему, как вечность, без конца!

      О, если бы из тех, кого любил я,

      Хотя б одна сдержала обещанье!

      Я им не изменял – нет, нет, – они,

      Они