Пусть войдет ревизор

      (в самолете таких не бывает),

      на язык он остер:

      – Проводник, где на зайцев билеты? —

      И бесчестья позор

      нас с тобой, проводник, ожидает,

      но не пойман не вор,

      мы не лезем в карман за ответом.

      Эх, колеса судьбы, —

      то не крылья шального успеха,

      да по рельсам страны,

      где на стыках отчайная тряска.

      И оскал сатаны

      на кровавом полотнище века,

      шпалы, словно гробы,

      растянулись по насыпи вязкой.

      Ты кричишь, контролер,

      что мы сели в твой поезд нечестно.

      Проявляешь напор,

      тычешь пальцем на ленту перрона

      (так стреляли в упор,

      объявляя врагом повсеместно),

      а кто дал, прокурор,

      тебе право нас гнать из вагона.

      Вот, смотри, ревизор,

      вот билеты – проезд наш оплачен.

      Ты умерь свой напор,

      ты скажи, в чем прокол, откровенно.

      Но ты смотришь в упор

      и ответ твой для нас однозначен.

      Есть в билетах прокол

      (по известному пункту, наверно).

      Посмотри-ка на шпалы,

      ревизор, на них кровь моих предков.

      На откосах завалы

      жертв болезней, войны и репрессий.

      На осколках металла

      наковальни судьбы есть отметки,

      то глазные провалы

      черепов, размозженных на рельсе.

      Что же ты вдруг притих,

      притомился, других порицая,

      а награды отца

      из не смолкнувшей скорби отлиты:

      мать с сестренкой сквозь крик

      его крови ведут полицаи,

      а два деда моих

      в Сталинградскую землю зарыты.

      Кто твой друг и кумир,

      и каким ты богам присягаешь?

      Ненасытный вампир,

      к нацидее зовущие святцы.

      Обескровили мир,

      на кострах иноверцев сжигая,

      штурмовые отряды

      всех народов, времен и всех наций.

      Был на Севере Крайнем,

      шел сквозь град на ветрище осеннем.

      Утром ранним,

      случилось,

      на могилу друзей землю резал,

      а на стыках железных

      горевал я и трясся со всеми,

      и в сверкающий лайнер

      я за жирным куском не полезу.

      Я стою пред тобой,

      я от мысли любой отдыхаю.

      Ты мой видишь настрой,

      ты понять его должен по виду.

      Так что вновь лагерь строй

      и зови-ка своих вертухаев.

      Я из этого поезда

      сам добровольно не выйду.

      Наш