…Сергей Гаврилович Чириков обмакнул чересчур скрипучее перо в чернила, звякнув крышечкою прибора, изображающего арапчонка с чашею фруктов на голове, и, выловив кончиком стило жирную муху, плавающую в черной густоте явно не час, а, верно, целых три дни,6 продолжал писать далее, аккуратно заполняя графы лицейской ведомости – журнала:

      «Корсаков Николай: весьма пылок, непризнателен* (* старинное – неблагодарен – Р.), скрытен, нерадив, неопрятен, насмешлив; впрочем, усерден, услужлив, ласков. При больших способностях к учению и самонадению, менее прочих прилагает старания. Николай Корсаков столько счастлив памятью и одарен понятливостью, что с первого взгляда, обняв в мыслях изъяснение, считает себя свободным от внимания, и, кажется, не чувствует пользы постоянного прилежания, однако же успехи его в обоих языках довольно хороши..»

      На минуту усердный гувернер прервал писание и прислушался к царящей вокруг тишине. С верхних этажей почти не доносилось никаких звуков. Тени от масляной лампы кругами плясали на стене комнаты и причудливые каракули, начертанные грифелем на стене, увеличивались темнели, светлели, становились ломанными линиями, замысловатым узором, пентограммою, всем, чем угодно, только не стихотворными строками, которые позволил он непоседливому «нумеру четырнадцатому» начеркать прямо на стене.. Василий Федорович Малиновский сперва все ворчал было на эти собрания, но как же стеснить пыл мальчишеский, что не обласкан родительским вниманием в годы ученичества: порядки лицейские строги и видеться с родителями господам студентам – или ученикам все же? – невозможно. Потому и рад бывает искренно Сергей Гаврилович, что по субботам вечерами собираются в его скромной квартире в бельэтаже7лицеисты и за простым угощением: яблоки, булки с маслом, стаканы черного чаю или морсу клюквенного, – ведут разговоры о литературе, стихах, о том, что долговязый и неуклюжий Кюхля, Вильгельм Кюхельбекер, сын покойного почтенного Карла Кюхельбекера, управляющего гатчинским поместьем покойного Государя Императора Павла