Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых. Владимир Соловьев
Читать онлайн книгу.
вбивать по шляпку. Получил наконец сегодня ордер. Мне говорят, что я счастливчик. Счастливчик? Я – выносливый. Я научился ориентироваться в советских условиях – знаю, это не идет моему образу, но иначе мне хана.
Будто он подслушал наш о нем разговор!
– Как твоя книга?
– Вы будете угарать или ругаться? Две заботы: квартира и книга. Квартире нужен телефон – все было встарь, все повторится снова: теперь уж не оплошаю! Для сборника – сфотографироваться. А в телефоне – заметили? – щелкунчики завелись: все что-то щелкает, булькает, вдали какие-то голоса угадываешь, пленку перематывают, хоть бы обменялись опытом с ФБР и ЦРУ и закупили импортную аппаратуру, а то говорить невозможно – собственный голос резонирует: слышишь эхо самого себя, а не собеседника. Конечно, с самим собой тоже интересно, вот Марк Аврелий, к примеру – «Наедине с собой», но не до такой же степени, да и куда мне до Марика!
– У нас здесь есть спец из бывших диссидентов – проверяет телефоны и вывинчивает подслушку. Хочешь – устроим?
– Никогда! Тогда как раз они и заподозрят, что я говорю что-то крамольное.
У нас в Розовом гетто считают, что, если поутру раздается одинокий телефонный звонок, а других за ним не следует, значит, уже подключен.
– По пути сюда видел, как Пушку расширяют, – продолжает аноним, хотя что кодировать, и ежу понятно. – Целый квартал подчистую: чугунным шаром, в раскачку, как маятник – на халву полуразрушенных домов! А ночью чугунный этот перпетуум-мобиле – будто мутация Луны. Так рак долбит тело. Вот и не будет нашей аптеки напротив Пушкина, где из-под полы можно было получить вату, марлю, вазелин – тогдашний наш студенческий дефицит, а потом и фенолин, перветин, маскалин, морфин и прочие галлюциногены – это уже мне, когда я под мрачком на игле торчал. А шашлычная – сначала «Роза», а потом «Эльбрус»? Тараканы, говорят, по всей Москве разбежались, а стены не смогли: нечисть всегда бежит, а чистое рушится. – И без никакого перехода: – А вы знаете, кто мне в конце концов достал эмалированный чайничек? – И выстраивает цепочку, на одном конце которой его подружка, а на другом – лютый зоологический антисемит. – Бедный, казнит себя, рвет и мечет, простить себе не может, что жиду услужил. А я теперь пишу в музыку. Для театра. Там сейчас, правда, на месте таланта торичеллиева пустота и с каждым днем торичеллит все больше. Зато платят сносно.
Всему, что делал, включая откровенную халтуру, он придавал сакральное значение.
– Я легко впадаю в любой образ. Чем я хуже скушнера? Его скоро березофилы в разведку посылать будут – в стан евреев. «Мы тебе доверяем», – скажут, и он пойдет, а они пока что водку в глухом тылу глушить будут. Он думает, что его обойдут, когда всероссийский погром будет, а с него начнут, как с труса, потому что нас они пока боятся…
То есть либеральной еврейской спайки: русистам такая и не снилась. В том-то и дело: хороший еврей лучше хорошего русского, плохой еврей хуже плохого русского. Применительно к подлости: нам приходится больше стараться,