20 апреля

      Мой день вчера.

      В 11 часов одеваюсь для репетиции, готовлю на сцене чучело Живого, проверяю реквизит, все делово, спокойно. В зале какой-то народ, человек 20, на меня это нимало не подействовало, как раньше, я радостно отметил это про себя, волнение было в пределах возможного, хотя сидели Карякин, Крымова, какие-то интеллигентные люди, солидные, в очках. Одного воробья я в суете не узнал, хоть и рассмотрел внимательно. Это Жан Вилар, и рядом Макс Лион.

      Любимов (берет микрофон): Дорогие артисты, приготовились к репетиции, проверьте выхода, березы, и давайте начинать.

      К нему подходит Дупак, что-то шепчет на ухо. Обменялись о чем-то шепотом. В зале лишь слышно, как лампы в софитах шипят.

      Любимов (громко): Я не могу этого сделать, я буду репетировать.

      Дупак (громко). Я прошу этого не делать, либо я вынужден попросить сам выйти всех из зала.

      Любимов: Я отвечаю за свои действия, это не прогон, это черновая репетиция, и право театра приглашать специалистов на рабочую репетицию.

      Дупак: Это не рабочая репетиция, это показ, а показывать, я считаю, еще нечего, тем более посторонним людям.

      Любимов: Здесь нет ни одного постороннего человека, это друзья театра, которые помогают нам в нашей работе вот уже четыре года.

      Дупак: Я требую остановить репетицию.

      Любимов: Я не подчиняюсь вам. Покажите мне бумагу, запрещающую репетиции.

      Дупак: Зачем эти детские разговоры, или мне что, выключить свет?

      Любимов: Пожалуйста, идите выключайте! Вы оказались в одном стане с Улановским[50]. Когда он растаскивал декорации «Павших и живых», вы не были с ним заодно, а теперь вы вон как заговорили.

      Артисты давно высыпали на сцену. Я мелю какую-то чушь, что это моя работа, вы мне платите, я никому ничего не показываю, я просто работаю, репетирую.

      Вякают что-то Зинка, Власова[51].

      У меня лезут глаза из орбит, кружится голова, бьет колотун (Гоша мне об этом сказал вечером). Я ничего