Ты с тёткой живёшь. Она учит канцоны.

      Чихает и носит мужские кальсоны.

      Как мы ненавидим проклятую ведьму!..

      Мы дружим с овином, как с добрым медведем.

      Он греет нас, будто ладошки запазухой.

      И пасекой пахнет.

      А в Суздале – Пасха!

      А в Суздале сутолока, смех, вороньё,

      ты в щёки мне шепчешь про детство твоё.

      То сельское детство, где солнце и кони

      и соты сияют, как будто иконы.

      Тот отблеск медовый на косах твоих…

      В России живу – меж снегов и святых!

      Лежат велосипеды

      в лесу, в росе.

      В берёзовых просветах

      блестит шоссе.

      Попадали, припали

      крылом к крылу,

      педалями – в педали,

      рулём – к рулю.

      Да разве их разбудишь —

      ну хоть убей! —

      оцепенелых чудищ

      в витках цепей.

      Большие, изумлённые,

      глядят с земли.

      Над ними – мгла зелёная,

      смола, шмели.

      В шумящем изобилии

      ромашек, мят

      лежат. О них забыли.

      И спят, и спят.

      Сколько звёзд!

      Как микробов

      в воздухе…

      Травят зайца. Несутся суки.

      Травля! Травля! Сквозь лай и гам.

      И оранжевые кожухи

      апельсинами по снегам.

      Травим зайца. Опохмелившись,

      я, завгар, лейтенант милиции,

      лица в валенках, в хроме лица,

      зять Букашкина с пацаном —

      газанём!

      «Газик», чудо индустриализации,

      наворачивает цепя.

      Трали-вали! Мы травим зайца.

      Только, может, травим себя?

      Юрка, как ты сейчас в Гренландии?

      Юрка, в этом что-то неладное,

      если в ужасе по снегам

      скачет крови

      живой стакан!

      Страсть к убийству, как страсть к зачатию,

      ослеплённая и извечная,

      она нынче вопит: зайчатины!

      Завтра взвоет о человечине…

      Он лежал посреди страны,

      он лежал, трепыхаясь слева,

      словно серое сердце леса,

      тишины.

      Он лежал, синеву боков

      он вздымал, он дышал пока ещё,

      как