На сброшенном плаще твои противоречья,

      Твой гнев из целлулоидных масок,

      Я признаю, что вычеркнутый вечер,

      Как орган воспалённый для острасток.

      Но только не кидайся сапогами,

      Не зли судьбу и не стреляй в упор.

      Пусть что-то остывает между нами,

      Но всё затаптывать не надо в грязный пол.

      Мы надкусили горькие плоды,

      Где вечер безрассудство нам пророчил.

      Да, начал я, но подхватила ты,

      И колдовские ты открыла очи.

      Мы виноваты, что теряли верность,

      Твой танец непокорный на крови,

      Раскинул всю тебя на грешность,

      Раздел тебя на сувениры тьмы.

      До перемен дотронемся с обидой,

      Я приготовлю кофе, ты ложись,

      Оставь свой яд на полочке, змеиный,

      А я – прощение, в котором наша жизнь.

      Газетный вечер серый, серый,

      Дороги строчками легли.

      Корреспондент статьёй умело

      Дом редкий вырвал из петли.

      Там сквер зелёный тихо жил,

      Его уже с землёй сравняли.

      Булгаков часто там ходил,

      И что-то всё в тетрадь писали.

      Кругом истерзанная память

      И наших рук бесчеловечность,

      Мы можем беспричинно ранить

      И безрассудно изувечить.

      Любой российский уголок,

      Пропетый именем известным,

      Кричит, чтоб кто-нибудь помог,

      Чтоб не купил барыга местный.

      Газетный вечер серый, серый,

      Дороги строчками легли,

      И улицы бегут несмело,

      Чтоб только их уберегли.

      Неизвестность – твой конёк,

      Скинув лёгкие одежды,

      Прилетаешь на денёк

      И становишься волшебной.

      Я любуюсь твоим светом,

      Кожей бархатно-упругой,

      Как контуженный при этом

      Бью нечаянно посуду.

      Пианино – сладкий голос,

      И зелёные глаза,

      Ты мой не открытый космос!

      Ты безвестная звезда!

      Я в закладе светлых истин

      Ворошу свой мозг сравнением

      И заправским шахматистом

      Ставлю мат своим сраженьям.

      Только вновь твои одежды

      Зашуршат скользнувшей тенью,

      И денёк, уже прошедший,

      Лишь оставит впечатление.

      В моей душе стихи загрустили,

      Книжный червь, забрав свою вечную мудрость,

      Перелез в уплотнения другие,

      Чтобы грызть чью-то новую глупость.

      Я не каюсь известной мне птице,

      Что поэзией кличут веками.

      Только некоторым бы синицу,

      А другим – в высоте журавлями.

      Как в нескладное хочется верить

      И писать своим собственным миром,

      Не раздумывая