Зима возденет свой живот и Ужас породит.

      И выбьет Ужас иней искр из-под стальных копыт.

      И выпьет извинь кабалы всяк, женщиной рожден.

      Какая пьяная метель, мой друже Вавилон.

      Горит тоскливый каганец лавчонки. В ней – меха,

      В ней – ожерелья продавец трясет:

      «Для Жениха

      Небеснаго – купи за грош!..» А лепень – щеки жжет,

      Восточной сладостью с небес, забьет лукумом рот.

      Последний Вавилонский снег. Провижу я – гляди —

      Как друг у друга чернь рванет сорочки на груди.

      С макушек сдернут малахай. Затылком кинут в грязь!

      Мамону лобызает голь. Царицу лижет мразь.

      Все, что награблено, – на снег из трещины в стене

      Посыплется: стада мехов, брильянтов кость в огне,

      И, Боже, – девочки!.. живьем!.. распялив ног клешни

      И стрекозиных ручек блеск!.. – их, Боже, сохрани!.. —

      Но поздно! Лица – в кровь – об лед!.. Летят ступни, власы!..

      Добычу живу не щадят. Не кинут на весы.

      И, будь ты царь или кавсяк, зола иль маргарит —

      Ты грабил?!.. – грабили тебя?!.. – пусть все в дыму сгорит.

      Кабаньи хари богачей. Опорки бедняка.

      И будешь ты обарку жрать заместо каймака.

      И будет из воды горох, дрожа, ловить черпак, —

      А Вавилон трещит по швам!.. Так радуйся, бедняк!..

      Ты в нем по свалкам век шнырял. В авоськах – кости нес.

      Под землю ты его нырял, слеп от огней и слез.

      Платил ты судоргой телес за ржавой пищи шмат.

      Язык молитвою небес пек Вавилонский мат.

      Билет на зрелища – в зубах тащил и целовал.

      На рынках Вавилонских ты соль, мыло продавал.

      Наг золота не копит, так!.. Над бедностью твоей

      Глумился подпитой дурак, в шелку, в венце, халдей.

      Так радуйся! Ты гибнешь с ним. Жжет поросячий визг.

      Упал он головою в кадь – видать, напился вдрызг.

      И в медных шлемах тьма солдат валит, как снег былой,

      И ночь их шьет рогожною, трехгранною иглой.

      Сшивает шлема блеск – и мрак. Шьет серебро – и мглу.

      Стряхни последний хмель, червяк.

      Застынь, как нож, в углу.

      Мир в потроха вглотал тебя, пожрал, Ионин Кит.

      А нынче гибнет Вавилон, вся Иордань горит.

      Та прорубь на широком льду.

      Вода черным-черна.

      Черней сожженных площадей.

      Черней того вина,

      Что ты дешевкой – заливал – в луженой глотки жар.

      Глянь, парень, – Вавилон горит: от калиты до нар.

      Горят дворец и каземат и царский иакинф.

      Портянки, сапоги солдат. Бутыли красных вин.

      А водка снега льет и льет, хоть глотки подставляй,

      Марой, соблазном, пьяным сном, льет в чашу, через край,

      На шлемы медной солдатни, на синь колючих щек,

      На ледовицу под пятой, на весь в крови Восток,

      На звезд и фонарей виссон, на нищих у чепка, —

      Пророк,