В пальцах пожелтевшая фотография. Коричневые разводы; сепия; угольные тени. Потрепанные края фотографии тщательно убраны под паспарту, под стекло, под край изящного багета: черное дерево, нить позолоты.

      Пальцы дрожат. Губы дрожат. Старая женщина вот-вот заплачет.

      Седые волосы забраны на затылке в пышный пучок. Когда-то смоляными были, вились.

      Маленькая и старая, а плечи все еще хороши.

      Складывает пальцы в щепоть. Медленно совершает крестное знамение. Сморщенные губы повторяют молитву. Кружево воротника дрожит от дыханья.

      Ни болезни, ни печалей, ни воздыхания… но жизнь бесконечная…

      Мать жива, а сына убили. Старая мать молится за мертвого сына.

      Если молиться за мертвых – мертвые там, на небесах, будут молиться за нас.

      Блеск зеркала. Тусклое серебро волос. Погашена люстра. Горит свеча.

      В зеркале пламя свечи отражается. Воздух плывет.

      Уплывает жизнь, ее большой, горящий огнями корабль. В ночь уплывает.

      – Сыночек… Любимый… Родной…

      Она шепчет сначала по-русски, потом по-датски. Датчанка Дагмар. Русская вдовствующая Императрица в изгнании Мария Феодоровна.

      Красиво и в старости красавицы лицо. Любуйся, зеркало. Погаснет отраженье – останется свеча. Погаснет свеча – повиснет синий дым.

      «Я Императрица, но имя мое забудут, оно сотрется даже с царской могильной плиты».

      Сынок, Ники! Санки и зима. Хрусткий снег. Золотые от Солнца сугробы. Ты катаешься на санках с ледяной горы с дочками и малышом Алешинькой. Неужели вас всех застрелили, как скот на бойне, проткнули штыками?!

      «Не вижу этого. Значит, этого не было».

      Ей спокойнее думать так. Не было, не было никогда.

      На стекло капает слеза. Марья Федоровна торопливо стирает слезу рукавом. Не плачь, принцесса Дагмар. Скоро увидитесь: на том свете.