Она из света;

      она из камня —

      вся искрящаяся и голубая.

      Слёзы,

      невзначай обронённые,

      снегом не запорошённые,

      схваченные морозом.

      Ничейные слёзы.

      Сквозь сутолоку смотрят на меня

      забытые, немыслимые очи…

      Благоухание померкнувшего дня

      течёт по жилам душно-томной ночи.

      Весь в царственном убранстве кипарис

      указывает путнику дорогу,

      и мириады звёзд – лучами вниз —

      в глухой ночи мерцают искрой Божьей.

      За странствия усталому награда —

      паршивый городишко над рекой

      да оплетённый сладким виноградом

      тенистый двор. И нега. И покой.

      О, дай же сытому спокойствию отдаться

      и умереть в довольстве и тепле,

      пристанище уставшему скитаться

      по круглой, ускользающей земле!

      Я боль уйму. Ладонями стальными

      до боли сжать холодные виски —

      кровь не течёт. Она почти остыла;

      спокойно, сердце. В мире нет тоски —

      иллюзия. Пусть музыка рыдает —

      мозг оглушён. А нам ведь жить да жить.

      Все медяки на паперти раздали,

      и нечего уж больше положить

      на жестяное крохотное блюдце,

      пустое, как разодранный карман.

      Душой к судьбе не в силах притулиться,

      от выбора не требуя наград,

      я не вступаю в круг противоречий.

      Когда поют другие – я хриплю.

      Но он со мной, гармонией отмечен,

      тот чудный мир. И я к нему приду.

      Цыганка-гадалка,

      певунья-плясунья,

      скажи мне судьбу, ничего не тая.

      Отчаянно злую,

      ещё молодую,

      весёлую жизнь спой, певунья моя.

      Пути-километры,

      студёные ветры

      остались за хрупкой усталой спиной.

      Но – всё без ответа —

      отчаянно верит

      цыганка в звезду, что взошла надо мной

      чужой-непригожей,

      со славою схожей,

      с судьбою весёлой плясуньи полей.

      Босыми ногами

      истоптан-исхожен,

      мир стал ещё краше, больней и милей.

      Имя твоё каплет мёдом сквозь соты губ;

      имя твоё у грядущих галактик излук;

      имя твоё – птицы подстреленной стон;

      имя твоё в одеяньи земных веков.

      Имя твоё.

      Но в потоке разлук

      не различает мой тонущий слух

      голос, слова – это смыто давно.

      Неизбытно одно

      имя твоё.

      Я лёгкости училась у тебя —

      благодарю.

      Так